Автор: Петро
Название: На двоих
Персонажи: Стивен Джеррард/Хаби Алонсо
Рейтинг: R
Размер: драббл, ~800 слов
Жанр: слэш, PWP
Заявка: Стивен Джераррд/Хаби Алонсо - историческое!АУ, испанский гранд и рабочий с ливерпульских доков. Не стеб!
Предупреждение: автор просит прощения: 1) у координаторов и читателей за дедлайн дедлайнов и затягивание феста до последнего #большеникада; 2) у дорогого заказчика за то же самое и за сомнительное порно, которое изначально должно было быть доброй сказкой. хотите стрельнуть в пианиста? есть винтовка!
Примечание: 1) таймлайн — начало XIX века; 2) pareja (исп.) — партнёр в танце; 3) айя — нянька
читать дальшеЗатхлая комнатушка, в которую его затаскивает Стивен, совсем не похожа на номер «Гранд Отеля»: нет ни позолоты, ни мраморных колонн, только узкая койка, больше похожая на полку в каюте третьего класса, чадящая тусклая лампа и, наверное, крысы. Хабьер едва успевает осмотреться — в полумраке слышится шорох разболтанного засова, Стивен делает шаг, и ему становится не до того.
Стивен целует его так, словно мучается жаждой — напористо, жадно, не в силах оторваться. Сминает губы, зарывается пальцами в набриолиненные волосы, вылизывает чужой рот изнутри без всякого стыда, орудуя языком лучше, чем девицы парижских борделей. Хабьеру есть, с чем сравнивать. Это — несравнимо ни с чем.
Они вжимаются друг в друга, кружа по тесной комнатке, будто в вальсе — танце, которого не знает Стивен и с детства ненавидит Хабьер. Его учитель, старый жилистый баск с железной осанкой, бил его тростью по лодыжкам каждый раз, когда восьмилетний Хабьер сбивался с ритма, и цедил, что без чувства партнёра из юного наследника ничего не выйдет. Хабьер и сейчас путается в собственных ногах — в Стивене нет ритма, нет заученной системы движений, только простое, животное желание, ошеломляющее своей чистотой. Его Хабьер слышит лучше, чем любого из своих parejas.
Стивен отрывается от его губ, спускаясь поцелуями по шее, стаскивает с Хабьера пиджак и забирается пальцами под жилет и шёлк рубашки. Его руки — сплошная мозоль: от канатов и ящиков, тележек и инструментов, от тяжёлого физического труда, которым пахнет его тело и волосы. От прикосновений огрубевших ладоней к холёной коже у Хабьера перехватывает дыхание, он ловит руку Стивена, лежащую у него на поясе, и прижимается к ней щекой. Неподобающе ластится, целует — сначала в центр ладони, потом — каждый палец по одному, чувствуя на языке привкус копоти и опилок. Из потемневших глаз Стивена на него сморит Ливерпуль — серый, пропитанный солью и многообещающий. Хабьер теряется в нём, как в доковых лабиринтах — без шансов выбраться в одиночку.
Край койки врезается под колени, и Стивен улыбается, когда Хабьер совсем не элегантно обрушивается на продавленный матрас. Его улыбка невесомая и искренняя, так не похожая на вежливые гримасы высшего света, от которых сводит зубы. Стивен встаёт на колени между ног Хабьера и наконец-то берётся за петли жилета. Он раздевает его неожиданно медленно, мажет губами по обнажающейся коже, аккуратно расстёгивая одну пуговицу за другой. Стягивает рубашку, и задыхающийся Хабьер неожиданно для себя неуютно ёжится — сколько бы ни старались его айя, россыпь веснушек не потускнела даже под напором многолетних обтираний лимонным соком. Хабьер внутренне подбирается, ожидая привычных в детства насмешек.
Рябой. Меченый. Ведьмак.
Отпрыски грандов, запертые в частных школах, порой более жестоки, чем их богатые родители.
— Красивый, — бормочет Стивен, сцеловывая, кажется, каждое вызывающе яркое пятнышко. — Ты.
У Хабьера заходится сердце и отказывает здравый смысл, тот, что годами пестовался учителями и советниками отца. Вместе с остатками одежды Стивен будто снимает с него всю шелуху чужих наставлений, вбитых в подкорку — соответствуй, иначе будешь недостоин, — и Хабьер платит ему той же монетой. Лихорадочно тащит подол когда-то красной рубахи вверх, поздно вспомнив о подтяжках, сталкивается руками, тянет край потрёпанного ремня и жадно скользит взглядом по поджарому телу. У Стивена нет веснушек, зато есть шрамы: узкие и широкие розово-белые полосы выпирают то здесь, то там, пересекают плечи и грудь, угадываются на животе и ногах. Хабьеру хочется расспросить о каждом из них, но Стивен толкает его в грудь и мягко опрокидывает навзничь, наваливаясь сверху.
Он знает, что делать, и Хабьер не думает, откуда. Об этом не говорят за обедом, сидя за накрытым столом посреди апельсиновой рощи, не судачат в замызганных портовых пабах за пинтой тёмного. Это неправильно, стыдно и так невыносимо хорошо, что Хабьер на излом выгибается на жёсткой койке и душит стоны, оставляя на шее Стивена метки от зубов. Ведёт кулаком по чужому, горячему, запоминая Стивена пальцами, глазами и всем собой. Стивен толкается в него, вжимается, словно боится упустить, и Хабьер впервые чувствует себя целым.
Не остаётся правил и условностей. Все различия, видимые и выдуманные, исчезают в горячем дыхании и одном желании на двоих. Мир, в котором одного ждёт брак по расчёту, а другого — полупустые карманы, отступает, ненадолго оставляя их друг другу. Это — большее, что им дозволено. Это — меньшее, что им хотелось бы.
За мгновение до собственного крика Хабьер обхватывает голову Стивена руками, ловит пьяный, ошалевший взгляд и в глубине его зрачков видит себя настоящего. Стивен захлёбывается воздухом, срываясь с края вслед, и Хабьер уверен — он понял.
***
В маленьком окне, выходящем на доки, видно «Бланку» — белоснежная и величественная, через три дня она выйдет в море с полным трюмом английского золота, прочь из мрачной Британии, обратно в солнечную Испанию.
Хабьер смотрит на корабль, пока над Мерсисайдом не занимается рассвет, аккуратно тушит папиросу о рассохшуюся раму, отворачивается от своего будущего и снова забирается под тонкое одеяло. Его настоящее тихо ворчит, не открывая глаз, и закидывает на него руку. Хабьер улыбается, зарываясь лицом в его шею, и проваливается в сон под оглушительный крик чаек.
Время ещё есть.