Автор: Oliver Grace в роли беты как всегда negu
Размер: 1817
Пейринг/Персонажи: Вирджил ван Дайк/Энди Робертсон
Категория: слэш
Жанр: драма, юст
Рейтинг: PG-13
Саммари: Энди думал, что должен быть храбрым и решительным.
Он не казался себе ни храбрым, ни решительным.
Ключ: скандал извините
Предупреждение/Примечание: OOC
мне больше нечего добавить
тут текст и ещё немного музыки для атмосферы
Было бы глупо полагать, что Энди переиграет Вирджила. Энди нигде не мог переиграть его - ни на поле, ни вне его, и прекрасно это знал. Знал, что Вирджил прекрасно видит, как Робертсон на него смотрит, как разглядывает.
Энди сказал бы, что с любопытством. На самом деле - жадно. На самом деле - с обожанием. На самом деле - восхищённо.
Вирджил был настолько красивым, что казалось, посмотри ещё хоть немного дольше на него - и ослепнешь, сохранив напоследок в памяти искреннюю, широкую улыбку. Энди нравилось верить, что так Вирджил улыбается только ему.
Однажды Робертсон слышал, как ван Дайк о чём-то болтал с Вейналдумом - не смотря на требование Клоппа разговаривать между собой на английском, два голландца говорили на родном языке, - Роббо сделал вид, что завязывает шнурки, вслушиваясь в грубую, раскатистую речь. Он гадал, о чём шла речь.
Он гадал: там же в горле Вирджила зарождается «р», где и стон?
Там же, где появляются эти глухие гласные, появилось бы его собственное имя?
Энди смотрел на большие ладони ван Дайка и представлял, как они смотрелись бы на его бледном теле - шоколад на молоке. Он разглядывал фотографии после матчей, разглядывал пальцы Вирджила и его тело, смотрел на собственную голову в чужих руках - и прикосновения горели огнём, и он представлял, как Вирджил так же возьмёт его лицо в свои ладони, чтобы поцеловать. Чтобы направить вниз, к паху, и Робертсон подчинится беспрекословно.
***
Он боялся, что Вирджил будет принадлежать не только ему. Что эта ревность, эта злость, это всепоглощающее желание обладать и принадлежать захватят его настолько, что однажды Роббо утонет в этих чувствах. Он превратится в кого-то злобного и ужасного, в того, кем никогда не хотел бы стать, и никто не сможет его спасти.
Даже Вирджил.
***
Энди смотрел, как на тренировках Вирджил собирает заново волосы в тугой пучок, и мечтал вжаться носом в короткие тёмные волны. Представлял, как они пахнут шампунем - свежестью. Представлял, как перебирает их пальцами - они жесткие, непослушные, спутываются, наверное - и как он осторожно отделяет прядку от прядки, распутывая их.
Рядом с ним Робертсон как никогда ощущал границы собственного тела, его несовершенство - все острые углы, что так и остались в наследство от юности, все бледные веснушки, маленький рост, некрасиво выступающий кадык. Тонкую бледную кожу, что мгновенно краснела под солнцем - загар на неё не ложился, зато ожоги появлялись сразу же. Вирджил напоминал ему древнее божество, по случайной глупости оказавшееся в сером Ливерпуле. Древний бог из Суринама, что создал землю и оставил всё в руках других божеств, чтобы жить в одиночестве.
Вирджил никогда не был в Суринаме - наверное.
Энди до смерти хотел поговорить с кем-нибудь об этом: о своём помешательстве, своем маниакальном желании обладать другим человеком, о Вирджиле и том, каким неловким и несуразным Робертсон чувствует себя рядом с ним.
***
Энди думал, что должен быть храбрым и решительным.
Он не казался себе ни храбрым, ни решительным.
***
Роббо полагал, что никто не замечает его отчаянной одержимости. Что никому нет до этого дела - у всех свои проблемы, своя жизнь. У него же - чёрт знает что, два фронта, между которыми он мечется, как умирающий солдат. Из живота у него течёт густая, почти чёрная кровь, перед глазами - кожа цвета шоколада, которая наверняка и на вкус такая же, на губах - последний выдох чужого имени.
Пока Джордан не сказал как-то:
— Долго ты собираешься морозиться?
Он не «морозился». Он был осторожен. Это разные вещи.
Да и не Джордану было рассуждать с ним об этом - вслух Робертсон, конечно, ничего не сказал.
Он сказал:
— Всё в порядке.
В ответ Хендо улыбнулся, приподняв одну бровь, посмотрел сверху вниз - да кто, в конце концов, не смотрел на Энди сверху вниз? - сочувственно-понимающе. Энди не нужно было ни его сочувствие, ни тем более понимание.
Добавил:
— Это не твоё дело, — зная, что неправ. Всё, что происходило в команде, было делом Джордана. Всё, что хоть как-то касалось команды, было делом Джордана.
Хендо был ненамного старше, но намного опытнее. Мудрее. Сдержаннее. Хендо был, в конце концов, капитаном, но всё внутри сжималось, говоря: «Это только твоё дело и ничьё больше, он не имеет права в это лезть».
Джордан ничего не сказал. Но посмотрел так, что было ясно - разговор не окончен.
— Я сам разберусь, — бросил Энди твёрдо-задушенно, неуверенно.
***
О том, какой скандал случится, если узнает кто-то - кто-то кроме Джордана, который и так всё знает, и Вирджила, который когда-нибудь должен будет узнать, - Энди предпочитал не думать.
***
Две вещи, что Энди Робертсон знал о себе: он не такой смелый, каким пытается казаться; он всегда боялся отказов.
Одна вещь, в которой Энди Робертсон не был уверен: он мог бы понравиться Вирджилу ван Дайку.
***
В бесконечно одинаковых отелях Роббо смотрел, как закрывается дверь в номер Вирджила - почти всегда соседний, - и всё надеялся решится вмешаться, не дать закрыть дверь и спросить: можно с тобой?
В одинаково огромных кроватях, на одинаково белых простынях Энди до боли вслушивался в тишину, пытаясь понять, что происходит в соседнем номере. Что делает Вирджил? Что ему снится после длинных, изматывающих дней? Приходили ли ему в голову те же мысли, что и Робертсону?
Вирджил знал, что Энди смотрит на него. Иногда Вирджил смотрел в ответ - долгим загадочным взглядом, который Роббо никак не мог разгадать. Иногда Энди перехватывал его взгляд - сумрачный, тёплый - и думал, что в тёмных глазах ван Дайка отражается слишком много тайн. Вирджил иногда хлопал его по плечу, иногда обнимал, прижимая, - он всегда был таким тёплым, что хотелось прильнуть всем телом и больше не отстраняться. Иногда ерошил его волосы, и Энди хотелось взять его большую ладонь в свои, прижаться к ней щекой, губами, прикоснуться языком, глубоко вдохнуть её запах. Иногда - всегда, - Вирджил был слишком близко, ближе, чем нужно, и слишком далеко. И в такие моменты всё, что мог Роббо, - это сдерживаться.
***
Вирджил как-то спросил его:
— Что с тобой происходит?
Энди не ответил, уйдя от разговора.
Ничего с ним не происходило - с ним происходило слишком много. Его мысли, его желание, его одержимость Вирджилом - сумасшедшая, нездоровая. Он был жадным до Вирджила, он ревновал его даже к воздуху вокруг, он задыхался от собственных чувств и дышал, только когда был рядом с ним.
Одно утверждение, которое было правдивее всех других: Энди Робертсон был ненормальным.
***
Ночью в Марбелье Энди наслаждался облегчением, что приносил прохладный воздух, лаская обожжённую под солнцем кожу, слушал случайный плейлист, не вникая в смысл слов, едва ли различая даже музыку. Он смотрел на нависающие над землёй горы, смотрел, как ветер качает деревья и как волнуется прозрачная вода в бассейнах внизу.
Хотелось остаться в этом моменте: умиротворяющим, тихом.
Хотелось сбежать отсюда в известный ему хаос: к человеку в соседнем номере, к чужим прикосновениям, чужому запаху.
Иногда он думал, что всё это - лишь плохо поставленный фильм: то ли дебильная комедия, то ли психологическая драма о том, как он барахтается под толщей собственных чувств. Как эти чувства пробираются к нему в лёгкие вместо воздуха, как они текут по его венам вместо крови, как они становятся его пищей и водой, его сознанием, им.
И как его самого не остаётся за этими чувствами.
***
Во всех песнях о любви, что он слышал, любовь была либо отвергнутой, либо возвышенной.
Его любовь была самым земным чувством, что он испытывал.
Его одержимость - нет.
***
В Марбелье Роббо ловил на себе взгляд Вирджила чаще, чем когда-либо раньше.
В Марбелье всё было немного нереальным - горы в утреннем тумане, крики чаек, растворяющиеся в воздухе, шум деревьев.
Капли пота, стекающие по чужим вискам, блестящая тёмная кожа, перекатывающиеся под ней мышцы - если бы Энди попросили выбрать одну вещь, на которую он мог бы смотреть до конца жизни, он бы выбрал Вирджила.
Это похоже на удар в солнечное сплетенье - воздуха не хватало, сил, выдержки. Чужой взгляд и чужие прикосновения прожигали, оставляли ожоги не хуже, чем яркое солнце, чужой голос - вкрадчивый, мягкий, - говорил ему одно, но он слышал совершенно другое.
Энди слышал: дотронься до меня.
Энди слышал: поцелуй меня.
Энди слышал: не бойся меня.
По вечерам воздух здесь был нежным, как шёлк. Он пропитывался теплом песка и солёностью воды, Роббо пропускал воздух сквозь пальцы и ловил губами - и легким, в которых вереском кололась жадность, становилось легче. Энди любил эти моменты за то умиротворение, что они приносили.
За чувство, что всё когда-нибудь будет хорошо.
Целыми днями он, как атлант, подпирал собой весь мир собственных чувств, но на несколько часов тяжесть уходила, уступая место спокойной уверенности.
Вирджил говорил:
— Отличный пас!
А он слышал:
— Я отмечаю тебя среди других.
Это Вирджил не сводил с него глаз. Это Вирджил прикасался к его голому плечу будто походя, но гладил при этом кончиками горячих пальцев. Это Вирджил шутил с ним и дурачился, будто мальчишка. А после Энди перебирал его прикосновения, как сокровища, и мечтал, чтобы они отражались на его коже.
Вирджил спросил одним вечером, когда солнце уже почти зашло:
— Посмотрим фильм?
А он услышал:
— Останься со мной.
***
Когда Энди, приподнимаясь на цыпочки, прижимался губами к губам Вирджила, он думал: это всё слишком горячий воздух.
Когда Вирджил не отстранился, он не смог больше думать ни о чём.
Ни о незапертой двери чужого номера, ни о тонких отельных стенах, ни об открытой балконной двери, от которой холодом било по ещё мокрым после душа ногам.
— Тёплый, — произнёс Вирджил тихо, запустив ладони под футболку. И в ответ на недоумевающий взгляд ухмыльнулся: — Всегда думал, что ты холодный, как ледышка.
«Я всегда думал, что ты на вкус как шоколад», подумал Роббо в ответ.
И сказал только:
— Заткнись уже, — снова целуя после.
Вереск в груди зачах, ссохся, превратившись в пепел от прикосновений Вирджила - настоящие они были такими же обжигающими, как те эфемерные, которыми так долго довольствовался Энди.
Всё встало на свои места в прихожей отельного номера, где он прижимался к Вирджилу так близко и сильно, где они целовались жадно, отчаянно, где Вирджил гладил его тёплыми руками.
Собственное тело вдруг перестало быть несовершенным - острые углы сглаживались мягкостью сильного тела ван Дайка, веснушки вдруг стали яркими, как родинки, покрасневшая бледная кожа стала контрастом в ладонями Вирджила.
Вдруг оказалось, что его несовершенное, неидеальное, хрупкое тело потеряло границы - в тот момент, когда он ощутил вес тела Вирджила на себе, когда его собственные пальцы сплелись с чужими, когда его дыхание смешалось с чужим.
Энди думал, что в постели Вирджил будет таким же болтливым, как и на тренировках, но он был сосредоточенным и молчаливым. Он отслеживал пальцами острые линии тела Робертсона, он не спешил, будто в его распоряжении было всё время Вселенной. Он позволял Энди вести, целовать, царапать, прикусывать, оставлять почти невидимые на тёмной коже метки и задыхаться, глядя в чужие тёмные глаза и впервые различая, что в них - обладать, брать, подчинять. Задыхаться, глядя на судорожную бьющуюся сонную артерию на шее Вирджила, которую так легко было отследить кончиком языка.
Вечерний воздух впервые был раскалён, как жерло вулкана.
Вирджил отдавал, отдавал так много и так искренне, что Роббо не знал, выдержит ли: не распадётся ли его тело на тысячи кусочков от искренности чужой ласки, не зажгутся ли огненными метками чужие поцелуи, не утонет ли в похоти. Пальцы Вирджила, которые он так старательно облизывал, пытаясь дышать, толкались в его рот в ритм с движениями головы на его члене - Энди думал, что умрёт, если Вирджил остановится хоть на секунду.
Что, когда всё это закончится, от него останется только пустая оболочка.
И лежать после - лицом к лицу, телом к телу, - было как все песни о счастливой любви разом.