[footballsummerfest2016]

по традиции путаем часовые пояса и делаем вид, что так и надо

Название: Никаких вопросов
Автор:  blenamiboa
Размер: ~1300
Пейринг/Персонажи: Мурат Шатин/Рами Текир («Ваккер Инсбрук»)
Категория: пре-слэш
Жанр: сопливый пространный флафф ни о чем
Рейтинг: G c нулевыми намёками
Саммари: Рами не задаёт вопросов. Он уже много лет не задаёт никаких вопросов – и Мурат так до конца и не понимает, почему.
Ключ: на пустынных островах сова на глобус, да
Примечание: Шатин и Текир — воспитанники «Ваккера», которых потом изрядно пошатала жизнь. Первого купил «Генчлербирлиги», обещав место в основной команде и вместо этого промариновав в дубле и молодёжке всю длину трёхлетнего контракта без возможности досрочного расторжения, а второй уехал в дубль «Ред Булл Зальцбурга» в статусе восходящей звезды, а вместо этого поочерёдно порвал кресты на обоих коленях. В этом году в результате череды не самых позитивных событий оба снова оказались в «Ваккере». Детали про события вокруг матча с «Лафницем» имели место в реальности. А совместный чаёчек на турецких сборах 24/7 транслировался в инстаграмы всей командой. И да, мне нельзя давать писать про эту команду, разумеется.

Рами не задаёт вопросов. Он уже много лет не задаёт никаких вопросов – и Мурат так до конца и не понимает, почему. Великим психологом он никогда не был, да и нести всякую чушь он любит куда больше, чем слушать, а на то, что он всё и так понимает без слов, не слишком похоже: чай, не пёс и не ясновидец. И даже не что-то среднее между ними. Правда, когда он смотрит своим щенячьим, почти что жалобным взглядом из-под массивных бровей, в первом из двух Мурат уже не так сильно уверен.



Рами никогда их не задавал. Даже много лет назад, когда они впервые оказались в одной команде – технически Мурат был почти на год взрослее, но к старшим классам академии границы обычно размываются. Перед первой же тренировкой худенький, хрупкий новенький паренёк попросту заприметил свободное место в раздевалке и с уверенностью швырнул на него сумку, с чуть виноватой улыбкой плюхнувшись рядом. Никакого тебе «здесь свободно?» или хотя бы просто «можно?». Мурат хотел что-то было съязвить по поводу столь молчаливого вторжения в окружавшее его пространство, но вместо этого украдкой бросил на него взгляд и уткнулся в пол глазами, усмехаясь. Свой к своим, как же ещё.

Довольно быстро оказалось, что общего у них, кроме этого определения «свой» да языка, на котором Мурат и говорить-то мог разве что со скрипом и раздирающим изнутри желанием скатиться обратно в такое привычное тирольское хрипение, маловато. Рами сходил с ума по «Барселоне» и не желал выслушивать его нудные пространные монологи про Антонио Конте, не слишком желал говорить о девчонках, да и от пива шарахался как от шайтана. И вопросов тоже никогда не задавал – ни про что. Он просто говорил сам. Постоянно, про что угодно, часто даже невпопад, как включающееся время от времени радио на фоне. На то, чтобы это перестало раздражать, у Мурата ушло две недели. На то, чтобы соскучиться по лопочущему без устали всякую чушь однокашнику, когда позже пришло время двигаться дальше, и того меньше.



Про Турцию Рами, кажется, не задал ни единого вопроса за все эти годы. Ни тогда, когда Мурат согласился на и так довольно сомнительное предложение столичного клуба, а потом, буквально на первой неделе выяснилось, что договорённости соблюдать никто не собирается, и ни о каких тренировках с основой даже и мечтать не придётся до конца многолетнего контракта. Рами попросту раз-другой прилетал на выходные, чтобы хлебнуть чайку, вывалить на него бурным потоком все новости и сплетни их общих инсбрукских кругов да пожмуриться на солнце, каждый день прогревавшем бетонные стены и бескрайние тротуары Анкары даже в зимние месяцы. Мурат даже не пытался скрывать, как был благодарен ему за это: ниточка, тянувшаяся домой, давала сил мириться с разбитой иллюзией о том, что в это общество, которое должно было стать своим, ему не получится вписаться.

Ни потом, уже в Австрии, когда этот бесконечный, мучительный сон длиной в три года закончился. Оно, может, и правильно: даже если общая канва истории одинакова, детали всё равно отличаются. Функция принадлежности множеству в их случае давала разные результаты. Мурат решился поехать искать себя – и внезапно обнаружил, что просчитался, потому что не нашёл в себе ничего общего с миром, частью которого себя мнил. Рами так и не поехал – были же предложения, не одно, и куда приличнее его столичных завлекателей. Может, не нашёл в себе сил, а может, боялся разочароваться, видя похожую историю со стороны. И, кажется, тоже сделал не тот выбор, что был ему нужен.

Издалека было сложно фиксировать последовательность событий, в которые оказывались втянуты Рами и остальные товарищи за годы, проведённые в вязкой, застойной дремоте с чужаками вокруг: всё доносилось до него обрывками, россыпью стоп-кадров без связывающих их переходов. Вот все его однокашники в одночасье попадают в основу, когда в клубе случается очередной переворот в череде многих. Вот Рами замечают, и он верещит ему в телефонную трубку, не веря своему счастью, что его зовёт лучший клуб страны. Вот Рами феерит за дубль, закидывая его послематчевыми селфи и сбивая пальцы во всех мессенджерах, когда ему в очередной раз намекают, что еще чуть-чуть, и можно будет тренироваться с основой. Вот Рами убивает своё колено, и на этом все надежды заканчиваются.

Всё это время Мурату оставалось лишь со стороны наблюдать, пока мимо проносилась реальная жизнь.



Рами не задавал вопросов и когда Мурат вернулся в Тироль. Три года – длинный срок, за который меняется многое, особенно когда сам простоял их на месте, а другие успели сделать полный круг и почти что вернуться в исходную точку. Ходячий радиоприёмник отрастил бороду, вызубрил наизусть расписание скоростных поездов от Зальцбурга до Инсбрука, чтобы синхронизировать две программы реабилитации, дома и в клубе, и обзавёлся привычкой в особо упоительных подробностях рассказывать обо всех медицинских манипуляциях со своим правым коленом – а потом, спустя несколько месяцев, ещё и с левым.

Чтобы догнать упущенное, Мурату пришлось многому стремительно учиться. Что можно снова получать удовольствие от футбола не как от чего-то, позволявшего на 90 минут выключиться из неприятной действительности, а как от комплексного действия, начинавшегося с мальчишеской болтовни с друзьями в раздевалке до послематчевого пива где-нибудь в Прадле. Что можно снова вспомнить о том, что такое доверие и ответственность, полоской ткани на плече напоминавшая об этом каждую игру, от первой до последней секунды. И что можно успеть смертельно соскучиться по человеку уже за те без малого два часа, за которые поезд успевает перебраться через Немецкий угол из точки И в точку З или наоборот.



С течением времени оказалось, что неумение или нежелание задавать вопросы может даже упрощать жизнь. Когда Рами дали понять, что в Зальцбурге ему больше делать нечего, вместо того, чтобы вопрошать «почему?» и «за что?» по должному адресу или, что ещё хуже, самому себе, он решил всё за всех единолично и максимально быстро: вернулся в Инсбрук, начал маячить в поле зрения бывшего начальства и попросту взял всех измором. Щенячьему взгляду отказать никто не был в силах, даже несмотря на все горести потерпевшего крушение клуба.

Когда Рами вихрем ворвался в раздевалку в свой первый тренировочный день в сентябре и колющем в памяти жестом бросил сумку на соседнее место (конечно же, заранее заботливо выменянное у одного из желторотых юнцов), Мурату на долю секунды показалось, что ему прижгли пятки калёным железом.



А потом, спустя несколько недель, какие-либо вопросы и вовсе потеряли всякий смысл: все ответы оказались у всех на виду, и никаким ясновидцем для этого не нужно было быть. После злополучного матча с «Лафницем», чтоб он был неладен, сокомандники клялись и божились, что никому за пределы раздевалки не утечёт ни слова про то, как Мурат разревелся в раздевалке во время перерыва – в это хотелось верить, так как часть из них явно была в шаге от того, чтобы присоединиться; третьи кресты за два года никому не пожелаешь.

Но когда он собственнолично поехал забирать Рами с первичного обследования в университетской клинике – противиться и отговаривать от этого не стал даже хотевший изначально сделать это сам на правах тренера Томми Грумзер, – Рами и так обо всём сам догадался. Застыв посреди больничного холла на костылях, он прижался колючей щекой к скуле Мурата и долго, бесконечно долго бормотал ему на ухо, что обещает, что с ним всё будет хорошо. Настолько долго, что Мурату даже захотелось в это поверить.


Рами не задаёт никаких лишних и ненужных вопросов и по сей день. Они сидят, развалившись, в соседних креслах на веранде под лучами мягкого турецкого солнца – возможность убивать время между тренировками и тактическими занятиями в январе в одних футболках на свежем воздухе, кажется, единственная приятная сторона изматывающих донельзя зимних сборов. Рами всё ещё нельзя и думать о том, чтобы надевать бутсы, но не взять за компанию и для поднятия боевого духа ещё одного человека, который сможет переводить всем список разных видов кебабов в меню на вылазках в город, команда просто не могла. Поэтому главной задачей Рами на сборах оказывается просто продолжать быть самим собой. И с ней он прекрасно справляется.

Мурат отставляет недопитый стаканчик с чаем, чтобы вытянуть руку подальше и осторожно накрыть пальцами запястье на соседнем подлокотнике. Рами даже и не думает как-то реагировать – он и так всё давно знает.