Название: Моногамия по-немецки
Автор:  Рикки Хирикикки
Пейринг/Персонажи: Дэви Зельке/Юлиан Поллерсбек, Дэви Зельке/Максимилиан Филипп, Никлас Штарк|Дэви Зельке, Леон Горецка/Макс Мейер, Юлиан Дракслер/Себастьян Руди, Юлиан Дракслер/Эмре Джан, Кевин Трапп/Юлиан Дракслер
Категория: слэш
Размер: 3 260 слов
Жанр: автор очень хотел просто PWP, а в итоге получилось чуть драмы, чуть флаффа, чуть броманса, ну, и секс в наличии, да
Рейтинг: NC17
Саммари: в сборных Германии всегда все весело и хорошо
Ключ:«Could it be this, for seven days in June I wasn't lonely, could it be this, you never gave me time to say I love you». Jamiroquai, «Seven days in sunny June»

день первыйПолле – так Дэви называет Юлиана. Так интимнее, потому что в немецких сборных и немецких командах слишком много Юлианов. Так интимнее, потому что именно так о Юлиане говорят в новостях – и насрать на нелогичность. Так интимнее, потому что Дэви нравится протягивать это длинное «л», прижимая Юлиана грудью к стене его номера.
– Полле музыкальный, – мурлычет Дэви ему на ухо, и Полле вскидывает голову, чуть не попадая затылком ему по носу.
Совершенно зря, потому что Дэви тут же пробегает пальцами по его ребрам, как по ксилофону, быстро оттягивает сосок и скользит ладонью ниже, по плоскому животу, до пояса джинсов.
На каждое его прикосновение Полле отзывается – звуками, стонами, движениями плеч и рук, вцепившихся в стену.
Дэви еле слышно смеется и прикусывает выступающий позвонок.
– Музыкальный, – шепчет Дэви, и Полле, сдавшись, шипит сквозь зубы и прижимается к нему спиной.
Вот тут Дэви расчетливо замедляется, очень неспешно гладит ладонями бока и бедра Полле, накрывая пах и мимолетно сжимая.
– Тебе спеть, что ли? – шипит Полле, выворачивая шею и глядя на Дэви.
– Ты и так мне споешь, – отвечает Дэви, улыбаясь, но дразнить прекращает.
Ему хватает одной руки, чтобы расстегнуть джинсы – сначала чужие, потом свои, – чтобы стянуть их с обоих вместе с трусами. Пальцами второй руки Дэви прижимает губы Полле. И едва сдерживает уже собственный стон, когда чувствует на пальцах горячий язык и не менее горячее дыхание.
О подготовке ни один из них не думает, как будто для обоих это впервые, когда не задумываешься ни об удобстве, ни о чем-то еще кроме всепоглощающего желания. Полле снова шипит, рефлекторно дернувшись от Дэви, и тут же, упираясь в стену и прогибая поясницу, насаживается обратно. Немного слишком резко, но от этого Дэви совсем сносит голову, и он вцепляется пальцами в бедра Полле, подхватывая его движения и вталкиваясь сразу – слишком глубоко, слишком быстро, сильнее и быстрее, чем рассчитывал.
И по тому, как Полле стонет, выгибаясь, понимает, что делает все очень правильно.
– Пой, Полле, – шепчет Дэви, наклонившись на миг, и снова выпрямляется.
– С-су-ука, – стонет Полле, – с-сука, сука-а.
Дэви убирает одну руку с его бедра, проводит по груди и горлу, снова прижимает пальцами губы – чтобы почувствовать все целиком, не только услышать. Чтобы ощутить, как рождается этот стон, как он проходит по всему телу Полле, заканчиваясь в руку Дэви.
Поймав момент, когда они входят в унисон, Дэви убирает с бедра Полле вторую руку. И смыкает пальцы над головкой его члена, почти не касаясь, хотя это и очень сложно в судорожном хаосе их общего движения.
Полле стонет чуть громче, чем раньше, и Дэви снова ловит нужный момент, прижимая обе руки одновременно – одну к губам, вторую к головке, – вталкиваясь глубже и сильнее и замирая.
Полле мелко дрожит, и Дэви собирает пальцами обеих рук эту дрожь, еле заметно подрагивая в ответ.
– А теперь ты мне споешь, – бормочет Полле, обхватывая губами его палец.
Он двигает бедрами, и Дэви только и может, что ахнуть.
Громко.
Музыкально.

день второйКогда раздается стук в дверь номера – очень аккуратный, очень интеллигентный стук, – Себастьян знает, кто стоит в коридоре.
Он не торопится открывать, потому что точно так же знает, что гость не уйдет.
И когда наконец распахивает дверь и отвечает улыбкой на взгляд Юлиана, знает, зачем тот пришел.
Юлиан извиняется за поздний визит, выражает надежду, что не разбудил, хотя прекрасно видит неразобранные кровати. Он говорит много, хотя по тону не скажешь, что Юлиан взволнован, или смущен, или еще что – обычный разговор между сокомандниками.
Себастьян отвечает немногословно, но доброжелательно, ковыряется в мини-баре, пока Юлиан усаживается в кресло.
Очень удобное и большое кресло – такие нечасто встретишь в гостиничных номерах. Юлиан почти тонет в нем, и Себастьяну не нужно смотреть, чтобы знать и это тоже. Спинка кресла широкая и хорошо закрывает обзор, так что Юлиан никак не может увидеть, что, оставив дверцу мини-бара открытой, Себастьян бесшумно и быстро снимает шорты.
Он наконец достает две бутылки минералки и подходит к креслу сзади. Юлиан все еще что-то говорит и только на миг запинается, когда Себастьян прикасается краем донышка холодной бутылки к его шее под ухом, а потом медленно ведет, оставляя на коже влажный след – слишком медленно, чтобы это осталось непонятым.
С этого момента Юлиан тоже должен понимать – в том числе и то, что Себастьян знает.
Себастьян ставит обе бутылки на столик, обходит кресло и легонько пинает колено Юлиана. Тот наконец замолкает и пристально смотрит, переводя взгляд с лица Себастьяна ниже и обратно. Себастьяну нравится этот взгляд – и нравится думать, что такой взгляд Юлиана не видел еще никто.
Себастьян пинает его колено еще раз, а потом уже решительно сводит колени Юлиана и садится сверху.
Кресла здесь действительно очень большие.
И удобные.
В них как раз достаточно места для двоих – при условии, что один сидит на коленях у другого.
Или стоит, как Себастьян, упираясь коленями в мягкое сиденье возле подлокотников и положив руки на спинку как раз над плечами Юлиана.
Тот больше не улыбается, и Себастьяну нравится смотреть на него вот так – сверху вниз.
Еще больше ему нравится, что руки у Юлиана теплые и мягкие, а джинсы расстегиваются быстро и без особых усилий, Себастьяну даже не приходится особо подниматься.
Опускаясь, он невольно закусывает губу и щурится, на миг теряя зрительный контакт с Юлианом. И тут же чувствует, как одна из ладоней проходит по спине, слегка задирая футболку, и давит между лопаток, заставляя наклониться.
Они целуются долго, неторопливо, в полной мере распробуя друг друга, и в какой-то момент Себастьян слегка приподнимается. Юлиан движется следом, хотя у него и не очень хорошо получается в этом мягком кресле.
Двигаются они так же неторопливо, как целуются, мягко, плавно, и удовольствие внутри Себастьяна нарастает так же плавно, хотя он уже не разбирает, от чего именно ему так хорошо, от члена внутри него, от ладоней на спине или от губ и языка Юлиана.
Когда эта плавная волна почти достигает верхней точки, Юлиан весь подается вверх, к Себастьяну, прижимая его к себе и толкаясь внутрь глубоко и резко.
И тогда волна рассыпается, и Себастьян тихо стонет в губы Юлиана, встречая такой же негромкий ответный стон.

день третийКогда Дэви называет его Милли, Макс, не задумываясь, разворачивается и коротко бьет прямо в вечно улыбающиеся губы.
– Какого… – Дэви говорит невнятно, потому что прижимает к губам пальцы, между которыми сочится красное, но его интонации и взгляд очень однозначны.
Как и мрачный взгляд Макса в ответ.
– Поллерсбека будешь кличками называть, – отрезает он.
– Типа это не твое обычное прозвище, – говорит Дэви, отрывая руку ото рта и осторожно облизывая разбитые и стремительно напухающие губы.
Макс поспешно отворачивается и делает вид, что внимательно изучает содержимое своего стакана.
– Типа тебя это на хрен не касается, – бурчит он негромко, но Дэви его слышит прекрасно.
– Всем можно, а мне нельзя? – говорит он, улыбаясь – опять, сука, улыбаясь, как всегда улыбаясь, даже разбитыми губами улыбаясь.
Макс не смотрит на него, но видит все очень отчетливо: и эти приподнятые уголки губ, и красную полоску на подбородке, и тонкие пальцы, размазывающие кровь по смуглой коже.
– Именно так, – сурово говорит он своему стакану. – Всем можно, а тебе нельзя.
А потом на кровати Дэви стонет, поднимая бедра в ответ на каждое прикосновение губ Макса, выгибаясь, и на белой гостиничной простыне его смуглая кожа выглядит слишком порочно, чтобы можно было сдержаться.
– Милли, – шепчет Дэви, и Макс бьет кулаком в матрас рядом с его боком.
– Ты… – начинает он.
И сам не понимает, каким образом они так быстро меняются местами. Дэви нависает над ним, улыбаясь, наклоняется низко-низко и шепчет, почти касаясь губами кончика носа:
– Тебе же нравится.
Макс еще пытается вскинуться, но руки Дэви слишком быстры и горячи. Кажется, что они везде, трогают, гладят, сжимают и скользят.
Дэви целует его под ухом и в шею, шепчет что-то, и Максу уже все равно, что именно – лишь бы эти тонкие пальцы продолжали делать то, что они делают.
Он поворачивает голову и ловит губы Дэви – все еще припухшие, – с мимолетным удовольствием слизывает с них солоноватый вкус то ли пота, то ли остатков крови и упирается локтями в матрас, когда пальцы Дэви сменяет член.
Дэви все еще что-то говорит, и Макс прерывает его нетерпеливым вздохом-стоном и таким же нетерпеливым движением вверх. Он толкает Дэви в грудь, заставляя приподняться, и откидывается обратно на подушку, сам закидывая ноги на плечи Дэви.
Выражение лица Дэви в этот момент Макс предпочитает не видеть – ему хватает того, как Дэви с секундной задержкой проводит ладонью по его ноге.
И того, насколько глубоко Дэви входит в него.
Макс откидывает голову на подушку и роняет руки на постель, чувствуя всего Дэви так, как не мог бы почувствовать никак иначе: его член, его пальцы, его тело, его голос.
Его ебаную улыбку, которую Макс видит даже с закрытыми глазами.
– Тебе нравится, Милли.
И в этот же момент Дэви двигается внутри него как-то так, что Макс только и может, что подтверждающе заскулить.

день четвертыйЮлиан начал первым.
Такая детская отмазка, но Эмре она внезапно приходится по вкусу.
Он вообще не ожидал, что ему так много и так неожиданно придется по вкусу.
Например, как в самом разгаре беседа Юлиан вдруг перестает улыбаться и смотрит очень внимательно и серьезно.
Оценивающе.
Или как у него меняется лицо, когда за ними закрывается дверь номера, отрезая от гула отеля.
И какой тяжелой оказывается рука Юлиана на плече – придавливающая, заставляющая опуститься ниже, на пол.
Эмре привык быть ведущим, не ведомым, привык к тому, что сам устанавливает правила, сам решает, когда ему быть сверху, когда снизу, когда – вообще нигде не быть, ограничиться полушутливыми намеками, ни к чему в итоге не приводящими.
Юлиан ему такой возможности не оставил – и Эмре никак не мог вспомнить, в какой именно момент Юлиан забрал руль себе.
Вот только что Эмре подкалывал его на тему жизни в Париже, и вот уже он стоит на коленях, а Юлиан смотрит сверху, и от этого взгляда внутри Эмре что-то постыдно плавится. Так, что он медленно кладет ладони на бедра Юлиана и, вскинув голову, безмолвно спрашивает. И только после такого же безмолвного разрешения – Юлиан на самом деле ничего не говорит, даже дышит так же, как обычно, просто чуть приопускает ресницы – стаскивает с него шорты.
Руки Эмре неожиданно для него самого подрагивают, как будто это для него в новинку. В какой-то степени так оно и есть.
Эмре коротко прижимается губами к бедру над резинкой трусов, поворачивает голову, уже закрыв глаза, но все еще чувствуя этот взгляд сверху.
Юлиан не издает ни звука: ни когда Эмре проводит кончиком языка по головке, ни когда он, прижав пальцами под ней, оттягивает кожу ниже и лижет уже расслабленным языком, широко, захватывая сразу по максимуму. Ни когда Эмре, облизнув губы и сжав их, начинает медленно, так медленно, что ему самому хочется подтолкнуть себя же, проталкивать член Юлиана в рот.
И только когда Эмре берет член Юлиана почти полностью, он чувствует на затылке тяжелую ладонь.
С этого момента Юлиан снова забирает себе роль ведущего, управляет движениями Эмре, но это не вызывает протеста. Может, потому что Юлиан чутко понимает, когда Эмре перестает хватать дыхания, и позволяет ему остановиться и вдохнуть. Может, потому что пальцы Юлиана иногда судорожно сжимаются, и это чуть ли не единственный признак, насколько ему хорошо от того, что Эмре делает.
Или, может быть, потому что в какой-то момент его рука расслабляется, и Эмре выходит на собственный, уже не навязанный ритм – и слышит наконец негромкий стон.
Юлиан кончает примерно так же, почти беззвучно, только его руки вцепляются в плечи Эмре, и тот с плохо скрываемым торжеством ныряет головой вниз, а потом очень медленно скользит губами по члену от основания к головке, чтобы в самом конце лизнуть и поднять голову.
И запомнить взгляд, которым Юлиан смотрит на него – еще один из тех взглядов, которых ни Эмре, ни, наверное, кто-либо еще из команды не мог даже представить.

день пятыйСквозь шум воды Максу слышится звук телефона. Он выключает кран и прислушивается. Ничего не услышав, все же вылезает из кабинки и, не вытираясь, шлепает в номер.
В его руках телефон тут же разражается новой порцией рока.
– Я в душе был, – вместо приветствия говорит Макс, поднеся трубку к уху.
– О-о!
В голосе Леона слышится то самое немного сумасшедшее возбуждение, которое бывает у него после хорошей игры, и Максу внезапно становится очень жарко, хотя мокрое тело холодит потоком воздуха от кондиционера.
– А ты туда еще вернешься? – спрашивает Леон.
Это один из тех их личных вопросов, после которых может быть только одно продолжение.
– Ты издеваешься? – шипит Макс в трубку, плотно прикрывая за собой дверь в ванную и жалея, что на ней нет замка.
– Смотря над кем, – Леон заметно приглушает голос, и Макс слышит в трубке какой-то звон. – Я вот не в душе. Хотя тоже в ванной, да.
– И что там делаешь? – интересуется Макс, пытаясь успокоить дыхание.
Сучий Леон, между ними две с хером тысячи километров, какого хрена у Макса сбивается дыхание так же, как когда Леон на соседней – а потом на одной – кровати.
– Тебе в подробностях рассказать? – в голосе Леона слышится ухмылка.
– Расскажи, – требует Макс и упирается спиной в дверь ванной.
– Я стаскиваю с себя шорты, – Леон умело копирует интонации секса по телефону, и в другой ситуации Максу, наверное, было бы смешно. – Они грязные и пахнут потом.
– Придурок, – выдыхает Макс.
В трубке слышится шуршание.
– Стащил, – чуть изменившимся голосом говорит Леон. – У меня стояк.
– Давно? – спрашивает Макс и гладит ладонью бедро, смазывая капли воды и пота.
– Как тебя услышал, – Леон почти шепчет. – Беру член и представляю, что это ты его держишь.
Макс прикрывает глаза.
– Чувствую твои пальцы, когда ты дрочишь мне. Еле сдерживаюсь, чтобы не развернуть тебя и не вставить прямо в этой тесной ванной.
Макс медленно проводит пальцами по члену, сжимая их в кольцо у основания.
– Я бы трахал тебя до умопомрачения, пока ты бы не взмолился о пощаде. Чтобы ты стонал и кричал, когда мой член входит в тебя.
Что именно говорит Леон, уже неважно. Максу достаточно его интонаций, пауз и еле слышных вздохов между словами. Он двигает рукой быстро, прерывисто и почти разочарованно стонет, когда Леон делает паузу.
– Что… потом? – немного слишком громко говорит Макс.
Леон смеется, и Максу хочется его убить.
– А потом я бы отсосал тебе, – тут же говорит Леон. – Медленно и с удовольствием. Взял бы твой член в рот целиком, воткнув пальцы тебе в задницу, еще горячую и растянутую после меня.
Макс сгибается, удерживая телефон возле уха и судорожно дергая рукой на члене.
– И не останавливался бы, пока ты не выдохнешься, – говорит Леон с такой интонацией, что на миг Макс чувствует его совсем рядом.
И громко, не сдерживаясь, стонет в трубку, пока сперма течет между его пальцев.

день шестойЮлиану нравится смотреть, как Кевин переодевается, нравится скользить взглядом по татуировкам, по плавным переходам с одной мышцы на другую, не резким, без бугров, хотя и очень рельефным. Юлиану нравится разглядывать тело Кевина, хотя в последнее время ему немного неловко это делать. Еще более неловко от того, что Кевин как будто ничего не замечает и улыбается Юлиану с одинаковой теплотой: неважно, вернулся ли Юлиан далеко за полночь в нарушение всех правил или проснулся рядом с ним.
Это тревожит Юлиана, хотя тот никогда не признался бы в этом вслух. Никому, даже себе и уж тем более – самому Кевину.
Поэтому Юлиану неловко смотреть, как Кевин переодевается, и он делает вид, что поглощен книгой, хотя то и дело бросает быстрые взгляды поверх страниц. Над его любовью к бумажным книгам Кевин подшучивал еще в то время, когда Юлиан играл в Шальке, а сам Кевин – в Айнтрахте. Не переставал подшучивать и когда Юлиан перешел в ПСЖ.
А теперь молчит.
И поэтому тоже Юлиан чувствует себя неловко.
– Ты уже три минуты не переворачиваешь страницу, – говорит Кевин, и Юлиан едва не роняет книгу.
– Что-то я не заметил, чтобы ты смотрел на часы, – немного ворчливо говорит он, все еще не решаясь поднять на Кевина глаза.
Все равно у Юлиана нет нужды в этом, чтобы, когда Кевин садится на кровать рядом, ощутимо продавливая матрас, понять, что тот улыбается.
– Ты даже не представляешь, насколько хорошо у вратарей развито чувство времени, – говорит Кевин, и в его голосе Юлиан слышит ту же улыбку. – Вот когда поиграешь с мое…
– Ты старше меня всего на четыре года, – бурчит Юлиан привычно, но этого все еще недостаточно.
И только когда Кевин кладет ладонь на его ногу чуть выше колена, Юлиана наконец отпускает, и он может поднять голову и поглядеть Кевину в глаза. Тот на самом деле улыбается: не вынужденно, не фальшиво, так, как улыбается только он – и только Юлиану. В последнем Юлиан уверен, слишком пристально и хорошо он изучал Кевина все это время.
Задолго до того как они оказались в одном клубе.
– Здесь время идет по-другому, – говорит Кевин, и Юлиану в очередной раз кажется, что это цитата откуда-то, то ли из книги, то ли из фильма.
Это одновременно бесит и, как ни странно, возвращает душевное равновесие. Юлиан хмурится, пытаясь вспомнить, но уже сейчас знает, что это бесполезно: ему еще ни разу этого не удавалось. В немалой степени из-за того, что его отвлекали мысли о Кевине – вот как сейчас. Когда рука Кевина все еще лежит на его ноге, слишком интимно, чтобы совсем не обращать на это внимания, и слишком спокойно, чтобы можно было воспринять это как приглашение к действию.
С Кевином всегда так: одновременно однозначно и непонятно.
И поэтому Юлиан откладывает книгу и тянется вверх, к Кевину, закрывая глаза и на ощупь находя так хорошо знакомые рукам плечи. И чувствует так хорошо знакомые губы.
Те, которые и нужны.

день седьмойСделав всего пару шагов, Дэви падает, как подкошенный – прямо поперек живота вытянувшегося на кровати Никласа. Тот сдавленно кряхтит и поднимает выше телефон, в котором увлеченно переписывается с кем-то. Настолько увлеченно, что не отвлекается от экрана даже на Дэви, который настойчиво возится на кровати, то и дело больно утыкаясь острыми локтями и коленями то в ногу, то в бок Никласа.
– Сцук, когда ты уже потолстеешь, – наконец говорит Никлас, и Дэви удовлетворенно затихает.
– Чтобы совсем тебя раздавить? – спрашивает он, удобно устраиваясь рядом с Никласом.
Тот хмыкает, не поднимая глаз от телефона.
– Чтобы ухватить хоть было за что, – рассеянно говорит он. – А то кости сплошные, что в шестнадцать, что сейчас – без слез не взглянешь.
– Без слез восхищения, ты хочешь сказать.
Дэви задирает нос и делает вид, что не видит саркастическую усмешку Никласа.
– Конечно, восхищения, чего ж еще, – говорит тот. – Восхищения матушкой-природой с ее богатой фантазией. Это ж надо было такое выдумать. На мою голову.
Дэви подползает выше и кладет подбородок на плечо Никласу, выворачивая шею так, чтобы тоже видеть экран. Никлас морщится и дергает плечом.
– Подушку хоть подложи, – ворчит он.
Дэви бормочет что-то и ложится на его плечо уже щекой. Экран ему так не видно, но он Дэви, честно говоря, и не интересует особо.
– Заездили беднягу, – говорит Никлас с искренним сочувствием в голосе.
Настолько искренним, что Дэви, может, и поверил бы, но они слишком давно и хорошо знают друг друга. Поэтому Дэви некоторое время размышляет, какой из подтекстов этого высказывания наиболее похож на правду – с учетом настроения Никласа, завтрашнего финала, положения звезд и прочих сопутствующих факторов. В конце концов он сдается и лениво спрашивает, что Никлас имеет в виду.
– Ну как же, – в голосе Никласа слышна улыбка, и Дэви настораживается. – Такие физические нагрузки. Не каждый выдержит.
Дэви несильно пихает его кулаком в бок и еще раз вопрошает:
– В смы-ысле?
Никлас вырубает телефон и поворачивает голову, скашивая глаза на Дэви.
– В две смены же пашешь, – говорит он и совсем откровенно улыбается, когда Дэви смущенно отводит глаза.
Дэви бубнит что-то на тему неподражаемого берлинского юмора и тыкает Никласа в бок кулаком. Тот ойкает и обещает с началом сезона показать Дэви всю мощь настоящего берлинского юмора.
– Это я тебя просто мягко подготавливаю, – говорит он и снова ойкает, когда Дэви тыкает уже сильнее.
Несколько минут они возятся, пытаясь спихнуть друг друга с кровати, и в конце концов Никлас подминает Дэви под себя, надежно блокируя руки и ноги.
– А я тебе давно говорил, что надо набирать вес, – довольно говорит он, пока Дэви пытается освободиться. – Кушать хорошо, силовые не проебывать, вот это вот все.
Дэви возмущенно и затейливо ругается, мешая немецкие и чешские слова, а Никлас только посмеивается.
– Ладно-ладно, большой Ник, – сдавшись, пыхтит Дэви, – Я тебе это еще припомню.
– Обязательно, – соглашается Никлас и скатывается с него на пол, где садится, упираясь спиной в кровать, и снова утыкается в телефон.
Дэви поворачивается на бок и рассеянно гладит его по волосам, пока незаметно для самого себя не проваливается в сон.