Название: Море внутри
Автор: 
team BundesligaБета: team Bundesliga Размер: мини, 2771 слово
Пейринг, персонажи: Марк-Андре тер Стеген/Бернд Лено
Категория: слэш
Жанр: драма, Первая мировая АУ
Рейтинг: R
Краткое содержание: Между Неманом и Вислой занимался новый рассвет.
Предупреждения: неприятные моменты, свойственные Первой мировой войне, смерть персонажа
Примечания: кругом поклеп — акцента у Бернда никакого нет, и вообще они не такие
Смерть своим саваном крепость накрыла
И в тишине лишь сердца бешеный стук.
Десять дней ожидания буквально сводили с ума. То, что сначала казалось подаренным небесной волей долгожданным отдыхом, стало пыткой.
Сорок пехотных батальонов ландвера вот уже полгода не могли взять недостроенную русскую крепость. Тем, кто помнил Льеж и Босежур, сложно было сдержать возмущение и ропот. Сотни жизни клались на то, чтобы расчистить пусть в сердце Российской империи. Чтобы кто-то — по их могилам — пошел дальше.
Вся территория вокруг Осовца стала одной огромной братской могилой. Могилой для людей и техники, жизней и судеб.
Унтер-офицер тер Штеген, неправильно написание имени которого тянулось за ним не то что с начала войны, еще со школьных времен, проводил последние часы перед наступлением в тени разбитой русскими Большой Берты. Махина, покореженная и заляпанная ржавчиной и кровью, постепенно уходила в болотистую землю, чтобы остаться в ней навсегда. Подсохшая под июньским солнцем земля с охотой принимала в себя Берту, а людей будто отталкивала. Легко пружинила под ногами тер Штегена, но не спешила затянуть его в царство Аида.
Ад был пуст: Владетель временно перенес свою парадную резиденцию в Европу.
С осовецких болот тянуло падалью и гнилью. Этот запах давно накрыл позиции, пропитал собой траншеи и их обитателей. Ветра не было уже несколько дней, и воздух тихо дрожал от перегрева. Сначала потянуло легким дуновением, плеснувшим в немецкие позиции горстями песка и сухой травы, затхлостью ничейной земли, если можно было назвать ничейной землю, обитателями которой были мертвецы.
Перед закатом ветер изменился: понес клубы сухой грязи от позиций к крепости, задул по рельсам хранимой русскими войсками железной дороги, застучал по пустым и разбитым грузовым вагонам, не дошедшим до передовой.
На четыре утра назначили атаку.
После захода солнца становилось холоднее, но Большая Берта, тяжело отдававшая тепло, накопленное за день, грела уставшего и издерганного тер Штегена, злого от одной мысли, что снова придется куда-то идти, и приходившего в иступленную ярость от возможности остаться на месте. Под укрытием колеса мортиры никто не видел нервного унтер-офицера, которому только и нужно было, что встать и идти, чтобы ухватить хотя бы несколько часов сна перед подъемом. Но спать ему не хотелось.
Или это только так казалось. Прислонившись затылком к теплому металлу, тер Штеген слушал собственное сердцебиение, шорох из траншей и движение ветра. Эти привычные звуки успокаивали расстроенные нервы, дарили зыбкий болезненный покой.
Тепло от Берты, прохладный ветерок, в кой-то веки сделавшийся свежим — это напоминало детство на Рейне. И лето на берегу берлинского Шпрее, когда все еще было хорошо.
Когда человек с глазами цвета северного Рейна смотрел на тихое движение этого самого Шпрее, подставляя лицо и непослушную золотистую волну волос под ласковые лучи солнца.
Эти внимательные и ласковые глаза, эта неправильная пшеничная волна на лбу, эта кротость и мягкость, в близости оборачивающаяся исступленной страстной яростью, которая не могла не пугать и не интриговать.
Но тихого Шпрее не было. Не было глаз цвета северного Рейна, не было ни волос, ни золотых колосьев, ни километра живой не опаленной войной земли. Не было обманчивой кротости. И только ярости было в избытке.
Столько раз тер Штеген вспоминал этот последний невоенный еще июнь. Столько раз вспоминал Бернда с этими его глазами, волосами, губами, акцентом, всем-всем-всем. Еще тогда Бернд казался каким-то невозможным. Сейчас он казался и вовсе никогда не существовавшим. Как и тот июнь на берегу Шпрее.
Тер Штеген покачивался на волнах полудремы и приятных, теплых воспоминаний, отзывающихся затаенной болью за грудиной. Когда он пришел в себя, было уже поздно.
Атака на крепость Осовец шла полным ходом. И унтер-офицер тер Штеген был ее частью. Винтиком, шпалой, суставом. Ему не нужно было просыпаться, чтобы идти в атаку. В нее шли все, живые, мертвые, спящие и бессонные.
Вперед армии катился удушливый зеленый хлорно-бромовый туман. Он уже оседал, но даже за противогазной маской чувствовался так, будто был впрыснут напрямую в легкие.
Гарнизон Осовца полег там, где его застала газовая атака. Постовые лежали на земле, повалившись друг на друга, обняв винтовки, с прижатыми к лицам грязными окровавленными лоскутами истрепанной ткани.
Тер Штеген перешагнул через русского, так и оставшегося для него безликим комком мяса в форме. Слегка подгнившим куском мяса, с зеленоватым оттенком кожи, с опаленными химической атакой белками глаз, бездумно поднятыми в небо. С грязными окровавленными волосами, налипшими на лоб, со сползшей под затылок фуражкой. Одним из многих мертвецов, которых тер Штеген видел за эти два года.
Он так часто вспоминал Бернда с этими его серо-голубыми глазами, пшеничными волосами и искренней улыбкой, что, встретив его совершенно иным, не узнал.
Наверное, это был единственный раз за всю войну, когда тер Штегену повезло, хоть он об этом и не узнал.
С западного берега, чуть поднятым над крепостью, затрещал пулемет. Гатлинг натужно заплевал смертоносными снарядами.
Из глубин крепости поднималось нечто.
Этим нечто были люди. Точнее, когда-то они были людьми. Сейчас они были бесформенной массой, сотрясающейся от кровавого кашля и собственных шагов, со вскинутыми ружьями с примкнутыми штыками.
Человеческая масса, ощерившаяся штыками, двигалась на них, выбираясь из каждой щели крепости. Должно быть, Ад оказался переполнен, раз из него полезли местные жители.
Немецкая атака захлебнулась, повернувшись вспять. Солдаты были готовы к путешествию в Ад, но не были готовы к тому, что Ад придет за ними сам.
Бернд приехал в Берлин в мае четырнадцатого.
Занятия начинались только в сентябре, но родители решили, что так ему будет проще завести новые знакомства среди профессоров и студентов старших курсов. Но пока что все студенты были заняты своими экзаменами и не спешили заводить знакомства с юнцом, говорящим по-немецки со едва заметным акцентом.
В этом не было ничего странного и такого уж страшного.
Родители Бернда перебрались из Российской империи к родственникам за несколько лет до его рождения. Дома говорили как по-немецки, так и по-русски. Это не могло не сказаться на выговоре мальчика: он говорил по-немецки с акцентом, а в русском делал ошибки.
И чувствовал себя при этом неплохо.
Только немного одиноко.
В баре «Тихая роща» на пересечении Унтер ден Линден и Нидерлагштрассе студенты факультета естествознания отмечали успешно сданный экзамен. Чуть не лопались пивные кружки, а от сигаретного дыма было трудно дышать и щипало в глазах.
Бернд закашлялся и хотел было уйти, но его заметили. Так он оказался втянут в общество студентов, изучавших естествознание. Это не совсем те знакомства, которые он хотел обрести, но после второй пузатой кружки ему сделалось хорошо и безразлично. Тощий длинный блондин по имени Ларс, бывший тут за главного, знакомил Бернда со всеми. Имен он практически не запоминал, не уверенный, что когда-либо вернется сюда снова.
Ларс вручил ему еще одну кружку с пенной шапкой и усадил за единственный столик, оставшийся свободным. Точнее, он был занят молодым человеком с сигаретой и такой же, как у Бернда, кружкой, но тот на появление однокурсника и неизвестного юнца отреагировал довольно сдержанно — то есть никак. Только бросил взгляд сквозь дым, поднимавшийся от сигареты, которую он не подносил ко рту, а просто держал над столом.
Бернда пробрало от этого взгляда дрожью. И он на мгновение снова подумал о том, чтобы уйти.
— Это Марк-Андре тер Штеген, — представил молчуна Ларс, явно собираясь отбыть в неизвестном направлении. — Он не учится с нами, но часто здесь бывает. Он не будет против, если ты подсядешь. А я пошел.
И он в самом деле пошел.
Бернд сел на стул, показавшийся ему неожиданно не очень уютным, и посмотрел на Марка-Анре. Судя по чуть скривившимся тонким губам, он был не очень рад тому, что его уединение было разрушено.
Бернд тут же засобирался.
— Если вы против, я уйду.
Марк-Андре некоторое время смотрел на него, потряхивая сигаретой, после чего ответил:
— Я не против.
Бернд уткнулся носом в свою кружку и негромко проворчал:
— Было непохоже.
Но Марк-Андре его услышал. Подцепив за бок свою кружку, отпил, стер с губы пену и пояснил:
— Но это в самом деле так. Я всего лишь не люблю, когда неправильно произносят мою фамилию. Это тянется уже довольно долго и стало изрядно надоедать.
Бернд потер лоб. В его представлении имя этого мрачноватого парня было сущим нагромождением паневропейских корней: немецких, французских, голландских. И все же он решил уточнить — и по тому, что молчать ему было неловко, и по тому, что знакомства никогда не завязывались просто так.
— И как правильно?
Марк-Андре оживился. Потушил сигарету, к дыму которой Бернд только-только начал привыкать, достал откуда-то из-под стола тетрадь и карандаш.
— Откуда ты? — зачем-то спросил он.
— Мои родители были и остаются поданными русского царя. Но живем мы Баден-Вюртемберге.
Марк-Анрэ кивнул.
— Заметно.
— Мое имя Бернд Лено, — спохватившись, добавил он.
— Хорошо, — ответил Марк-Андре и принялся что-то писать в тетради. — Вот есть слово stein — камень. И все считают, что в моей фамилии тоже будет буква «ш» — Штеген. Но это не немецкая фамилия, поэтому правильно будет «с». Марк-Андре тер Стеген. Но во всех документах я фигурирую на букву «ш», так что я смирился.
Он отсалютовал Бернду кружкой и снова к ней приложился.
— Ясно, — кивнул Бернд. — Тер Стеген. Я запомню.
Марк-Андре улыбнулся. И это все преобразило: он буквально расцвел. На самом деле почти ничего не изменилось в его заостренном лице: но посветлели глаза, расползлись морщинки в уголках, и он, со всей своей строгой типично немецкой некрасивостью вдруг сделался очень красивым. Во всяком случае, в глазах Бернда.
Смущенный, Бернд уткнулся глазами в стол. Взглядом нашел тетрадь, в которой писал Марк-Андре и принялся высматривать в ней сделанные только что записи. Почерк у Марка-Андре был крупный и очень четкий. Читать тексты, написанные такою рукой, наверное, было бы сплошным удовольствием.
— Ты давно в Берлине, Бернд? — из размышлений каллиграфического толка его вырвал голос Марка-Андре. Бернд вздрогнул.
— Второй день.
— Тогда ты, должно быть, еще не был в музее естествознания университета, — Марк-Андре не спрашивал, а утверждал. Он одним махом допил свое пиво, взял тетрадь и поднялся на ноги.
— Пойдем.
Бернд растерялся. И, растерянный, даже не успел ничего сообразить, как оказался на ногах, ведомый чужой волей. Музей, не музей — ему было все равно. Если Марк-Андре решил составить ему компанию в этот вечер — то это было даже больше, чем просто хорошо.
Будет, о чем написать матушке в еженедельном письме, как он и обещал.
Они вышли на Унтер ден Линден, спугнув осевших было на нагретую мостовую голубей. Бернд рефлекторно прикрылся рукавом, когда одна не в меру наглая птица пролетела мимо, хлестнув крылом.
Марк-Андре пошел дальше, будто не замечая препятствия.
— Помнится, на прошлой олимпиаде бронзу за стрельбу по голубям взял русский. Не слышал?
Бернд потер лоб. Нагнать Марка-Андре было не так уж просто, а уж поспеть за его мыслью было вообще невозможно.
— Нет, я не следил за олимпиадой. Что за стрельба по голубям?
Марк-Андре глянул на него, удостоверяясь, что Бернд его слушает. Судя по всему, его мысли представляли собой ворох мыслей самых разнообразных. И иногда им требовался слушатель.
— Практически то же самое, что и стрельба по кабану — она тоже олимпийская. Голубя выпускают, и по нему нужно попасть до тех пор, пока он не изволил отбыть в неизвестном направлении. Не следишь за Олимпиадой?
Бернд качнул головой, почему-то почувствовав себя очень неловко.
— А я там был.
— Участвовал? — почему-то спросил Бернд.
— Да нет, наблюдал. Был проездом в Стокгольме. Попал только на стрельбу да на футбольный матч. Самый грандиозный из всех, что я когда-либо видел. Понимаешь, о чем я?
Бернд покачал головой. Ему показалось, что у него горят щеки и уши — хотя Олимпиада была не той вещью, что входила в общие знания студентов-славистов. Скорее, это было что-то такое, что знали все кругом — и только один Бернд совершенно не помнил, чтобы в газетах писали о чем-то таком грандиозном. Да он вообще не помнил, чтобы читал в газетах про Олимпиаду. Просто пролистывал, наверное.
— Германская империя играла против Российской после того, как та выбыла из турнира, — Марк-Андре выдержал паузу, за которую Бернд успел нервно поправить воротник рубашки и рукава. — Ноль… шестнадцать!
В его голосе Бернду послышался какой-то детский восторг.
— Да уж, грандиозно, — неохотно согласился он. Факт был разочаровывающим и даже обидным.
Они дошли до университета, тихого, с распахнутыми настежь окнами. Создавалось впечатление, что он совершенно пуст.
— Нам дальше, — Марк-Андре махнул рукой куда-то в обход внушительного здания университета.
Музей и правду оказался «дальше». Причем настолько дальше, что Бернд успел возненавидеть все на свете, прежде чем они наконец-то оказались под прохладными сводами музея. Он казался еще более пустым, чем университет — об этом Бернд и сказал Марку-Андре, хотя самому ему казалось, что говорит он сам с собой.
— А кому здесь быть? — ответил Марк-Андре. — Ты видел место, где предпочитают бывать студенты факультета естествознания — это их естественная среда обитания.
— Но мы же здесь, — заметил Бернд.
— Это случайность, — Марк-Андре пожал плечами и указал куда-то за плечо Бердну. — Гляди.
Бернд обернулся и вздрогнул. Мозгом он понимал, что пугаться здесь нечего, но тело было другого мнения. Тело считало, что в ситуации, когда на тебя смотрят хищные провалы глаз огромного черепа, стоит бежать прочь. Бернд не побеждал — лишь вцепился в руку Марка-Андре. Тот удивленно посмотрел на его руки, но ничего не сказал.
Бернд отлепил пальцы от чужого локтя и невнятно извинился.
— Ерунда, — Марк-Андре снова сделал это: улыбнулся одними глазами. — Это жираффатитан, и он уже не опасен. Даже когда он был жив, он пытался в основном листьями деревьев, так что…
Бернд во все глаза смотрел на громадину метров, наверное, пятнадцати, состоящую, кажется, из ребер и длинной шеи. Видимо, удержать такую шею вытянутой было довольно сложно, поэтому жираффатитан с интересом заглядывал за угол, встречая каждого гостя внимательным взглядом глазниц.
— Боюсь, он теперь будет сниться мне в кошмарах, — проворчал Бернд.
— Тогда можно просто не спать, — ответил Марк-Андре.
Бернд мгновенно вспыхнул. Господи, да почему он об этом подумал? Марк-Андре наверняка имел в виду совсем не это.
Марк-Андре тем временем наклонился над одним из экспонатов, упрятанным в стеклянный короб, держал руки в карманах, и всей частью лица, видной Бернду, выражал, что уж он-то точно ничего такого не имел в виду. Совсем ничего.
Да ничего по его лицу не было видно, и все это Бернду только чудилось.
— Его нашли пять лет назад в Восточной Африке, — внезапно сказал Марк-Андре, и Бернд даже не сразу понял, о чем идет речь. О скелете жираффатитана.
— Только в этом году его довезли до Берлина. Здесь собрали — и теперь невероятно им гордятся. Здесь, наверное, больше нет ничего интересного, по мнению работников.
— А на самом деле? — Бернд глянул на Марка-Андре. Тот пожал плечами.
— Зависит от того, кому что интересно.
Бернд немного помолчал. Марк-Андре старательно изучал ближайший к нему экспонат. Пауза была совершенно неуместной здесь, в и без того тихом музее. Если бы они остались в баре, можно было бы отвлечься на пиво или сигарету, а здесь — тишина угнетала. С любым другим человеком поход в музей естествознания мог бы оказаться веселым приключением, а здесь…
У Бернда решительно горели уши. Общество Марка-Андре было каким-то тяжелым и очень напряженным. Когда он улыбался своими светлыми глазами, становилось немного проще. Правда, от этой улыбки перехватывало дыхание и быстрее билось сердце.
— Жарко?
— Что? — Бернд удивленно уставился на Марка-Андре, наконец-то отошедшего от экспоната и обратившего на него свое внимание.
— Тебе жарко? — спросил Марк-Андре. — Ты покраснел. Солнце светит.
Он показал рукой вверх, и Бернд покорно задрал голову. Крыша музея состояла из металлических перекладин и стекла. Стекло было мутное и почти не пропускало солнечный свет.
Но Бернду не оставалось ничего, кроме как кивнуть. Никаких других причин того, что кровь вдруг ударила ему в голову, он быстро придумать не смог.
Они вышли на улицу, расположились на скамье в тени лип. Липы здесь были самыми настоящими, создающими густую надежную тень, в отличие от главной улицы под липами, где их вовсе не было.
Марк-Андре смотрел в небо сквозь прорехи в кронах деревьев, запрокинув голову. Бернд сидел, зажав ладони коленями и смотрел на свои ботинки.
— Где ты учишься? — наконец подал голос он. Бернду показалось, что он своим голосом разбил хрупкую тишину, и та с хрустальным звоном осела им на плечи.
— Я не учусь, — ответил Марк-Андре и наклонил голову к плечу.
Бернд сцепил зубы и решительно встретил его прямой взгляд. Марк-Андре снова улыбнулся ему.
Бернд судорожно вздохнул и неожиданно кивнул. То ли самому себе, то ли Марку-Андре.
Липы тихо шуршали низкими кронами, солнечные зайчики бродили по лицам, слепя глаза. Марк-Андре подсел поближе и положил руку на спинку скамьи за спиной Бернда. Прикосновение ноги к ноге обожгло даже сквозь два слоя ткани.
— Отличная погода здесь, — вдруг выдавил из себя Бернд.
Марк-Андре рассмеялся и легким жестом убрал светлую непослушную прядь волос с его лица.
Внутри них, в какое-то мгновение слившись в едином порыве, плескалось целое море. Море чувств, море эмоций, море…ну да, любви. Глаза Бернда цвета северного Рейна тоже были частью этого моря. И берлинский Шпрее, на берегу которого они проводили время вместе. И сам Марк-Андре был — чувствовал себя — частью этого бескрайнего моря.
И такой невозможный Бернд, которого он держал за руку, с этими его глазами, губами, непослушной золотистой волной на лбу, казался вызванным из сказки старинным заклинанием.
Марк-Андре знал, что не у всех сказок счастливый конец.
Это он узнал еще до того, как началась война.
А когда война началась, Бернд сказал, что уезжает в Россию. Марк-Андре не мог этого понять — не понимал, зачем участвовать в войне, зачем, если хочется воевать, ехать под знамена царя, ведь по сути, все они друг другу двоюродные братья…
Но последний поезд с русскими ушел в сторону Финляндии, и Марк-Андре остался один.
Море внутри него замерло.
Между Неманом и Вислой, над крепостью Осовец занимался новый рассвет.
Бернда больше не было.
Марка-Андре, если подумать, тоже. Только он еще этого не знал.
Море внутри него схватилось плотной коркой льда. 
Название: Пчелиный путь
Автор: team BundesligaБета: team Bundesliga Размер: миди, 4727 слов
Пейринг, персонажи: Себастьян Руди — центрик, Роберт Левандовски в количестве, эпизодические дортмундцы, баварцы и вольфсбуржцы; Юлиан Дракслер и Кевин Трапп
Категория: джен
Жанр: городское фэнтези, АУ со способностями
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: История вторая, в которой баварцам нужна помощь (и они знают, к кому им обратиться).
Примечания: в германской мифологии «пчелиным путем» называется заполненный душами умерших воздух
Возьми ж на радость дикий мой подарок
Невзрачное сухое ожерелье
Из мёртвых пчёл, мёд превративших в солнце.
О. Э. Мандельштам
Юлиан потянулся, на одно мгновение превратившись в вытянутую линию: руки, ребра, бедра, ноги. Со всеми впадинками, ямочками и полутенями. Он перевернулся на живот, подложив под голову подушку и утонув в ней. Кевин поставил на прикроватный столик две кружки кофе и присел на край кровати, чтобы дотянуться и ущипнуть Юлиана за бедро.
— Ай, — не очень натуралистично возмутился Юлиан.
— И как тебе не холодно голым валяться, — пожурил его Кевин. Сам он был одет в теплый свитшот и домашние штаны.
— Не холодно, — хитро ответил Юлиан.
Он протянул руку к столику, чтобы взять оттуда кружку, но не донес, уронил на кровать раскрытой ладонью вверх. По его пальцам пробежала синеватая искра.
Кевин ткнул его пальцем в ладонь. Искра сверкнула и потухла.
— Сказать что-то хочешь?
— Да я вот думаю, — протянул Юлиан, почесывая пальцами центр ладони. — Я думаю вернуться. Я хочу вернуться.
Кевин нахмурился. Сначала он не понял, о чем идет речь, а когда до него наконец-то дошло, в его взгляде проскользнул холодок.
— Ты думаешь, это хорошая идея?
— А ты что, веришь в проклятие? Уууу, Кевин, я от тебя такого не ожидал! — Юлиан округлил глаза и все-таки дотянулся до кружки, чтобы переставить ее на простыню, едва придерживая кончиками пальцев, чтобы не упала.
— Ну, вообще-то… — неопределенно начал Кевин.
Юлиан вынул из-под себя вторую руку и начал загибать пальцы:
— Блащиковски вернулся, Гомес… оба живы-здоровы.
Кевин смешно сложил брови.
— Это другое! Да и сам посмотри: у волков сейчас все в порядке, да?
— Ну, это да, — согласился Юлиан. — Но мертвые живыми не стали. Бабкины сказки это, в общем.
Он подтянул кружку еще ближе и сунул в нее нос.
— Перевернешь, — заметил Кевин.
— Ну и переверну, — ответил Юлиан.
И, конечно же, перевернул, так что пришлось менять простыни.
Несмотря на все блага цивилизации, Себастьян был и оставался преданным адептом печатной прессы. Да, кое-кто над ним смеялся, но Себастьян давно привык к нежностям со стороны Никласа и почти не обращал на них внимание.
Новости в газете в этот раз были совсем неутешительными. Себастьян нахмурился, потер лоб, вчитываясь в черные печатные буквы.
— Чего хмуришься? — спросил Матс, медитирующий над чашкой чая.
На кухне было тепло и почти многолюдно, даже с учетом того, что Себастьян начал привыкать к такому количеству людей, то и дело появляющихся в квартире. Но у всех были какие-то свои дела, и только завтракающий Матс скучал и был готов пообщаться.
Себастьян неопределенно качнул головой. Он сомневался, что то, о чем он прочел, может иметь хоть какое-то отношение к их работе, просто он никогда такого не встречал.
— Несколько пасечников на разных фермах найдены мертвыми. Знаешь, от чего?
— От диатеза? — предположил Матс.
— Почти, — Себастьян закрыл газету и сложил ее пополам. — Их всех убили их же пчелы. Никогда не любил пчел.
Матс округлил глаза и таинственным шепотом поведал:
— Здесь никто не любит пчел.
Себастьян не стал спрашивать, но Матс решил пояснить сам:
— Вот что ты сам знаешь о пчелах?
Себастьян порылся в памяти. Кроме того, что его в детстве ужалила одна такая, ничего особенно не вспоминалось. Хотя вот «Осиная фабрика» Бэнкса — странноватая штука, как раз по теме беседы.
— О, я читал, что пчела — символ непорочных девственниц.
Матс чуть не подавился чаем. Он кашлял и одновременно смеялся, то махал руками, то стучал себя по груди. Себастьян просто сидел на стуле напротив, сложив руки над газетой, и ждал, когда это представление кончится. Наконец Матс успокоился, пригладил ладонью волосы и отодвинул от себя чашку.
— Не бери в голову. Как будет необходимость, я вас познакомлю.
В голове Себастьяна складывалась цепочка из мыслей: нервное веселье Матса, небольшое чувство вины, девственницы, пчелы…
— Проститутки какие-то, что ли?
От Матса полыхнуло весельем так, что Себастьяна даже замутило. Он замахал руками и несколько раз глубоко вздохнул.
— Не говори о них так, — с упреком попросил Матс. — Некоторые из нас как раз оттуда.
Себастьян покачал головой. Понятнее ему не стало, мысли о проститутках никуда не делись, но спрашивать он — опять — не стал. И снова Матс пояснил сам:
— И не думай о пчелах при Роберте.
Себастьян кивнул.
Как теперь не думать-то?
Себастьян присутствовал уже на третьем в своей жизни собрании этой странной организации, названия которой он так и не узнал. Больше это напоминало студенческое собрание, которое должно было закончиться грандиозной попойкой, но пока по длинному столу в хаотичном порядке были расставлены стаканы из старбакса и немного еды.
Себастьян грыз пшеничную палочку и наблюдал за собирающимися. Он еще не всех знал и не испытывал ни малейшего желания влезать в их эмоции. Все это считывалось им скорее подсознательно и само собой раскладывалось по полочкам. В основном эмоции не отличались разнообразием: кому-то было весело, кому-то до смерти надоели эти летучки, но ничего необычного, что могло бы привлечь внимание Себастьяна, не было.
Ну, кроме Роберта, конечно, который находился в своем фоновом состоянии недовольства всеми (в этот раз даже без довольства собой).
На время отсутствия капитана его функции выполнял Томас Мюллер. Но летучки с его участием превращались в какой-то балаган, поэтому в этот раз во главе стола сидел Ульрайх, который, кажется, совершенно не пользовался авторитетом, зато был хорошим докладчиком.
Он вкратце рассказал о ситуации, выдал порцию указаний (судя по тому, что зачитал их с бумаги, указания были написаны рукой самого капитана) и предоставил слово Матсу.
Матс раньше никогда не выступал на летучках, только если в качестве комментатора, поэтому Себастьян поднял голову, отрываясь от своих записей, которые он обычно делал по ходу. Иногда, когда было совсем скучно, Себастьян рисовал в тетради геометрические узоры. Часто рисунки перемежались с полезными записями.
Матс начал с того, что жестом фокусника развернул газету, которую утром читал Себастьян. Судя по всему, именно эту, потому как свою Себастьян так и не смог найти. На сероватой бумаге появились жирные следы от пальцев и несколько явно гастрономических пятен.
После маленького представления с размахиванием газетой на Матса смотрели уже все. Даже новенький по имени Хамес, ни слова не знающий по-немецки, оторвался от своего телефона и, рассеянно моргая, посмотрел на Матса. Ему вполголоса переводил Тьяго Алькантара, сидящий чуть дальше.
Матс четко, хорошо поставленным голосом (Себастьян подумал, что, наверное, это связано не только с тягой к театральности, но и с тем, что среди присутствующих было много человек, для которых немецкий не являлся родным языком) зачитал статью, над которой еще утром только посмеялся.
Закончив читать, Матс сложил газету и положил ее перед собой, а сверху поставил стаканчик с кофе.
— Я бы не хотел показаться человеком, который верит в суеверия… Да нет, я верю в суеверия! Сложно не верить, когда работаешь в команде фриков.
Матс прикрылся рукой от летящего в него кренделька и невозмутимо пояснил:
— Я имею право так говорить, я вас лечу. И я знаю, что вы мне сейчас скажете.
Матс зачем-то нашел взглядом Роберта, полыхнувшего недовольством. Себастьян, сидевший от него неподалеку, потер ладонью щеку и ухо, вспыхнувшие будто огнем.
Его успокаивало только то, что не он один не понимает, что происходит. Хамес, кажется, не понимал вообще ничего, несмотря на синхронный перевод. Никлас вообще всегда имел вид туповатый, но преданный, поэтому его нельзя было брать в расчет.
— Я не поеду, — мрачно сказал Роберт.
Матс округлил глаза.
— Надо! Я бы и сам поехал, вы знаете, но не могу. Возвращаться, говорят, плохая примета.
Раздались невнятные смешки, и Себастьян все-таки решился. Он помахал рукой в воздухе, обращая на себя внимания.
— Можно? Я ничего не понимаю.
— О, — будто обрадовался Матс. — Вот ты с Робертом и поедешь. Тебе полезно, и он не сбежит.
— Когда это я сбегал? — недовольно проворчал Роберт, и на этот раз даже Матс улыбнулся.
— Ладно, — сказал он. — Я закончил. Если больше ничего нет, то давайте расходиться.
Зашуршали бумаги и стаканчики, и за считанные мгновения из конференц-зала исчезли практически все. Даже Матс попытался ускользнуть, но Роберт преградил ему дорогу. А Себастьян попросту не успел сбежать, потому что замешкался над тарелкой с пшеничными палочками.
— Ты делаешь это мне назло? — приглушенно, с шипящими интонациями поинтересовался Роберт, держа дверь рукой.
Матс в нее и не ломился, просто прислонился плечом к косяку.
— Вообще-то, это решение Ману. Он считает, что нападения пчел на пасечников не происходят просто так. И ты это знаешь.
— Не надо говорить мне про пчел, — прорычал Роберт, и Себастьян невольно отвернулся.
У него горели уши, как будто от стыда за то, что он подглядывает.
— Леви, это детский сад, — спокойно сказал Матс. — Мы все знаем, что ты не хочешь ехать. Я сказал: если бы я мог, я бы поехал. Но я не могу. И на мне вины больше, чем на тебе.
— Спорный вопрос, — огрызнулся Роберт и отпустил дверь. — Поеду. Может, обойдется. Себастьян.
Роберт назвал его имя ровно, без эмоций, даже как будто не позвал, но Себастьян быстро вскинул голову и даже встал.
— Поехали на вокзал, если сядем на поезд в шесть часов, то к полуночи успеем.
Себастьян не был готов к таким неожиданным поворотам. Он занервничал, забегал взглядом с Роберта на Матса и обратно.
— Матс погуляет с Диего, — безапелляционно заявил Роберт. — Да, и покормит. Нет, вещи не нужны, мы вернемся завтра. Да, телепаты — худшее, что случалось в твоей жизни.
Матс сдавленно хихикнул, но мрачный взгляд Роберта выдержал с честью.
Без пяти шесть они уже сидели в поезде на мюнхенском вокзале.
— Нам долго ехать? — зачем-то спросил Себастьян.
— Без пятнадцати полночь будем, — ответил Роберт, как будто держал в голове всю маршрутную карту Германии.
— Без пересадок?
— Без.
Себастьян помолчал, открыл-закрыл столик на спинке переднего кресла.
— Спрашивай, — великодушно разрешил Роберт.
Видимо, он понимал, что в противном случае ему придется шесть часов провести наедине в первую очередь с мыслями Себастьяна, а во вторую — со всем остальным вагоном. В таком случае лучше было говорить.
Себастьян помялся. Вопросов у него было много, как и всегда в последнее время. Попытка систематизировать их в голове успехом не увенчалась.
— Эээ… — задумчиво протянул он.
— Ладно.
Роберт вздохнул, удрученный необходимостью работать с косноязычными дебилами. Себастьян не был телепатом, но это и не было нужно, чтобы догадаться.
— Сейчас мы едем в Дортмунд. Отвечаю на вопрос «зачем?» — из-за пчел. Пчелы не нападают просто так, Матс прав. Но пчелы — это не просто пчелы, и никогда ими не были. Пчелы — это души мертвых людей. Не всех, конечно, но это сейчас и не важно. У… как бы сказать… некоторых из нас существует договор с этими душами. Они приносят вести, потому как знают больше, чем мы. В Дортмунде живут, скажем там, люди, которые могут с ними общаться. Мы приедем, поклонимся в ножки их капитану, он выделит нам кого-нибудь, кто поедет с нами, пообщается с пчелами и вернется назад. Все, дальше уже действуем, исходя из информации.
Себастьян согласно кивнул. С пчелами и необходимостью ехать в Дортмунд стало более или менее понятно. А почему…
— Потому что. Матс был капитаном у дортмундцев, но потом принял решение уйти к нам. На него не то что обиделись… может, кто-то его и понял, но, в общем, Матсу лучше там не появляться. Никто не знает, что с ним может случиться, но проверять он все равно не спешит.
Роберт отвлекся, задумчиво глядя на перрон проплывающего мимо города. Себастьян тоже засмотрелся, но не увидел там ничего интересного.
— Почему Матс ушел? Устал, наверное. Все-таки он лекарь, пусть он может вылечить не все, но большинство болезней. А зачем мертвецам лекарь? Да и силы это подсасывает изрядно.
— В смысле? — не понял Себастьян, хотя мог даже это не озвучивать.
Роберт покосился на него и пояснил:
— Мы работаем днем, а они — ночью. Ночь — время не для всех. Не для живых людей.
— Охереть, — почти неслышно прошептал Себастьян, хотя обычно старался не позволять себе таких выражений.
На самом деле ему хотелось орать «охуетьохуетьохуеть», потому как жизнь становилась все чудесатее и чудесатее.
Роберт усмехнулся.
— Да, они мертвые. Все. Это отчасти идет им на пользу: ночных тварей все-таки больше. Ну и технически убить их очень сложно. Навредить, конечно, можно, но не убить… снова.
— А почему ты… — начал Себастьян, но Роберт его перебил:
— Можно попросить?
— Конечно, — удивленно ответил Себастьян.
— Заткнись, пой про себя какую-нибудь песню и ни о чем не думай, ладно?
Себастьян кивнул. Обидно ему не было: он и без того понимал, что скорее всего Роберт не расскажет ему ничего о себе.
Поезд пришел с опозданием, поэтому в Дортмунде они оказались уже после полуночи. Они, не выходя из вокзала, спустились в метро.
— Может, есть что-то еще, что мне стоит знать? — уточнил Себастьян.
Больше ему хотелось спать, чем проводить переговоры, поэтому он всецело полагался на Роберта. Хоть и отдавал себе отчет, что тот вполне может ляпнуть не то.
Роберт поднял бровь.
Себастьян развел руками и спрятал их в карманы куртки.
В темноте ему не удалось рассмотреть практически неосвещенное стеклянное здание, к которому они подходили. Кажется, оно было двухэтажным, но это — все. Они прошли сквозь раздвигающиеся двери, и Себастьяна пробрало неприятной дрожью. Не своей — чужой. Постаравшись взять себя в руки, Себастьян настойчиво задавил чужие чувства внутри. Получилось еле-еле, но хотя бы руки перестали дрожать.
В здании почти не горел свет. Вдалеке мигал синеватым светом телевизор, туда Роберт, сжав челюсти, и направился. Себастьян пошел за ним.
Источником синего света оказались несколько мониторов на стене, поставленных рядом. На экраны были выведены картинки с разных камер. На диване напротив развалились двое парней: один темненький, с выкрашенной в блонд макушкой, а другой — рыжеватый, но больше светлый, чем имбирный. Первый вскинул голову, моргая без узнавания, а второй поднял голову чуть позже, после явно осознанной паузы встречаясь взглядом с Робертом.
Себастьян глубоко задышал. Мешанина чужих чувств забила горло, нос, даже в глазах зарябило.
— Себастьян Руди, — четко проговаривая каждый звук, сказал Роберт. — Наш новый коллега. Знакомься: Марко Ройс и… не имею чести знать.
— Рафаэл Геррейру, — также четко проговорил Марко Ройс.
Себастьян помахал рукой.
— Ребята, — почти жалобно сказал он. — Я так больше не могу. Вы или успокойтесь, или я пойду на улицу подышать, мне сейчас плохо станет.
— Он эмпат, — пояснил Роберт.
Ройс кивнул. Геррейру продолжал смотреть на них непонимающе.
Себастьян глубоко вздохнул. Тошнота немного отступила, ощущение, что вот-вот случится инфаркт, прошло. Такого с ним еще не случалось. И он решительно не хотел ничего знать.
Он даже про себя это повторил специально для Роберта: я — ничего — не хочу — знать — об этом.
Роберт кивнул и продолжил молчать.
— Нам нужна ваша помощь, — сказал Себастьян.
Тишина темного помещения была давящей. Фонящий недоумением Геррейру тоже давил на нервы.
— Вам нужна наша помощь? — едко уточнил Ройс.
Яда в его голосе хватило бы, чтобы отравить воду во всем регионе. При этом говорил он не с Себастьяном, а с Робертом.
— Вот только почему-то каждый раз, когда вам нужна наша помощь, кто-то переходит от нас к вам. А не пошли бы вы?
— Может, это потому что у нас лучше? — немного слишком заносчиво ответил Роберт.
Себастьян поднял брови. Во-первых, Роберт совершенно не чувствовал то, что пытался продемонстрировать. А во-вторых, кто говорит такое тем, от кого нужна помощь? Похоже, Ройс подумал так же.
Он нахмурил пшеничные брови, обдал всех сложной смесью обиды, раздражения и узнавания и огрызнулся:
— Тебе рожу давно не били, что ли?
Роберт собирался было ответить, но Себастьян неожиданно для самого себя его опередил:
— Недавно били. Мы можем поговорить с вашим капитаном?
Ройс одарил его недобрым взглядом и сказал несколько фраз Геррейру не на немецком. Тот кивнул и поднялся с диванчика.
— Пойдемте. Я вас провожу, — сказал он, тщательно подбирая слова.
— Мы знаем, куда идти, — ответил Роберт, глядя куда-то поверх его головы.
— Я провожу, — настойчиво повторил Геррейру.
Они поднялись на второй этаж, к кабинетам. За дверью каждого из них было так же темно, как и на первом этаже, хотя по полу и стенам все равно бродили разноцветные тени.
— Здесь, — веско сказал Геррейру.
Роберт вошел первым, Себастьян протиснулся за ним.
Капитан дортмундцев сидел за столом в полумраке, только свет из окна освещал бумаги, которые он разбирал. Мужчина поднял голову на них и ни на секунду не удивился, как будто знал, что они придут.
— Я знал, — ответил он, улыбаясь.
— Тоже телепат, — пояснил Роберт. — Марсель.
Он протянул руку, которую капитан, поднявшись из-за стола, пожал.
— Марсель Шмельцер, — повторил он, протягивая руку уже Себастьяну.
Себастьян пожал протянутую руку.
— Себастьян Руди. Как ваша нога?
Шмельцер поднял брови.
— Откуда?
— Неудобство, — не очень внятно пояснил Себастьян. — Вы не хотите, чтобы мы знали о том, что вы хромаете. Не по статусу это.
Роберт довольно улыбнулся и ничего не сказал.
— Ладно, — сказал Шмельцер, садясь обратно. — Сесть не предлагаю.
Себастьян только начал привыкать к темноте, царившей в кабинете. Стульев больше и не было.
— В данный конкретный момент, — продолжил Шмельцер, — все заняты делом. Ночь, все-таки. Геррейру вам не поможет, он почти не говорит по-немецки. Хм… как бы…
— Марко Ройс, я понял, — перебил его Роберт. — А он поедет?
Шмельцер помолчал.
Себастьян стоял чуть в стороне, стараясь не влезать в общение двух телепатов. Он не знал и не хотел знать, что они проговаривают вслух, а что оставляют для мысленного общения.
— Может быть… Лукаш?
Роберт, кажется, даже обрадовался.
— Лукаш сойдет!
— Он только недавно вернулся и не очень хорошо ходит, но, я думаю, вы сможете договориться.
— Мы постараемся, — ответил Роберт.
Это было слишком сложно для понимания Себастьяна. Слишком сложно.
Юлиан держал в руках свечку в стеклянном стакане. Пахло имбирным пряником, а не гарью. Огонь то тянулся вверх, то стелился над воском, а когда Юлиан крутил пальцем над ним, начинал завиваться спиралью. Кевин сидел напротив, болтая кубиками льда в своем фраппе, и с интересом наблюдал за огнем. Не приближаясь, на почтительном расстоянии, но все же любуясь.
— Скажи, — протянул он. — Ты правда хочешь вернуться в Германию? Тебе не нравится Париж?
У этого вопроса был подвох, двойное дно. Но Юлиан сделал вид, что не заметил его, а Кевин не стал настаивать.
— Мне нравится Париж, — ответил Юлиан, вырисовывая огоньком сердечко.
Кевин хмыкнул.
— Почему тогда я думаю вернуться?
Он как будто и сам задумался, не зная, что ответить.
— Мне кажется, — осторожно начал он, — что я хочу проверить, прокляли они меня на самом деле или нет.
— Ты что, дурак? — уточнил Кевин, отставляя фраппе на стеклянный столик.
— Немного, — Юлиан заулыбался, и Кевин вздохнул.
— Невозможно просто, — сказал он в воздух.
Лукаша Пищека вытащили из его квартиры, когда на часах было что-то вроде трех утра.
— Если сядем на поезд в четыре, успеем до полудня все сделать, — без предисловий начал Роберт, стоило только тому появиться между раздвинувшимися дверями. — Поехали.
Пищек посмотрел на него с сомнением, оглядел себя, костыли, на которые ему приходилось опираться, чтобы передвигаться, и с улыбкой переспросил:
— Уверен?
— Уверен, — сказал Роберт. — Ты сможешь.
— Добраноц, Роберт. Ты не меняешься.
Роберт неопределенно повел плечами.
Себастьян, сидевший ближе к выходу, тоже задумчиво пошевелил плечами. От Пищека шло ровное тепло уверенности, симпатии, радушия. Ко всем: к Роберту, к Себастьяну, которого он не знал, к присутствующим в здании. Себастьян потер затылок.
— Очень приятно, — сказал Пищек, протягивая ему руку.
— Взаимно, — неожиданно честно ответил Себастьян.
На поезд в четыре утра они успели. Отправился тот без опоздания или нет, Себастьян не узнал. Он прислонился головой к окну и практически сразу задремал, в то время как Роберт с Лукашем негромко о чем-то переговаривались, сидя напротив. Кажется, по-польски. Во всяком случае, Себастьян не понимал ни слова из тех, что они говорили. Да ему было и не до того: ему очень-очень хотелось спать.
В Мюнхене они оказались немного после десяти часов утра. Себастьян с затаенным интересом наблюдал за тем, как Пищек выходит на свет. Тот отказался от помощи и, отлично орудуя костылями, сам выбрался из поезда, ступая на перрон. На половине его лица лежала густая тень от крыши, на половине — солнечное пятно. Пищек довольно щурился, ничего страшного не случилось, и Себастьян почувствовал укол разочарования.
Пищек хитро покосился на него.
— Еще пока не полдень, — сказал он и поковылял к вокзалу.
— А что будет в полдень? — спросил Себастьян у Роберта.
— Ничего не будет, — ответил он. — Спать он ляжет.
Себастьян был заворожен тем, что происходит.
Пищек сидел на траве, вытянув ноги и положив рядом с собой костыли. На нем лежал густой солнечный свет — бил прямо в глаза, заставляя щурится. Несмотря на то, что была поздняя осень, небо оказалось неожиданно безоблачным, а солнце бликовало от всех поверхностей, даже от травы.
Перед Пищеком собирался пчелиный рой. Они рябили, сливались, мигали и уже не очень напоминали так нелюбимых баварцами насекомых. Но и на призраков из фантастических фильмов они тоже не были похожи.
— Что это? — шепотом спросил Себастьян.
— Пчелиный путь, — пояснил Роберт, уже смирившийся с ролью википедии. — Мы тоже видим, что это не просто насекомые. Что это нечто большее. Но общаться с ними не можем.
Рой рассыпался, брызнул во все стороны, попрятался по ульям. Себастьян подошел к Пищеку, чтобы помочь ему подняться. Тот оперся на его руку, но почти тут же перехватил костыли и встал ровно.
— Ну что? — спросил подошедший Роберт.
— Говорят… — Лукаш задумчиво пожевал нижнюю губу, размышляя. — Это про волков. Говорят, что придет беда, если тот, что проклял уходящего, не пригласит его назад.
Роберт скривился.
— Насколько беда?
Пищек пожал плечами.
— Как обычно. Что-то среднее между «жопой» и «пиздецом».
— Ладно, — Роберт сжал пальцами переносицу. — А можешь попросить своих маленьких друзей больше никого не убивать?
— Да кого они убили-то, — проворчал Лукаш, разворачиваясь к выходу с пасеки. — Подумаешь, три инфаркта.
— Три инфаркта! — возмутился Роберт, нагоняя его. — Почему-то именно на нашей территории!
Себастьян поспешил следом, недоумевая не меньше Роберта (а может быть, вместе с ним).
— Это они шутят так. Ну, и должны же мы как-то пополнять свои ряды, — говорил впереди Пищек.
— Что? — возмущался неожиданно разошедшийся Роберт. — Да это вас всех поубивать нужно, черти полосатые!
— Ну, ну, — смеялся Пищек.
Себастьян наблюдал за их спинами и даже не пытался понять. Он уже усвоил, что это у него все равно не выйдет.
Они стояли на станции в ожидании поезда. Пищек уже заметно клевал носом, да и Себастьян был бы не против поспать в кровати. И только Роберт был таким же, как и обычно.
— Ты сейчас поедешь? — спросил Роберт, кивая на приближающийся поезд.
— Поеду, а что делать? — ответил Пищек.
— Возьми с собой нашего новенького, — почти попросил Роберт.
Пищек улыбнулся Себастьяну.
— Возьму.
Роберт кивнул Себастьяну, хлопнул по плечу Пищека и быстро перешел на другой перрон.
Они оказались в поезде без пяти минут двенадцать. Пищек удобно устроился в кресле, вытянул ноги, подложил под голову куртку и закрыл глаза.
— Через пять часов пересадка в Ганновере, свистни мне, — попросил он. — Мы могли бы поехать без пересадок, но времени ждать прямой поезд уже нет.
— Ладно, — ответил Себастьян.
И, пока Пищек не уснул, быстро спросил:
— А почему Роберт не поехал?
— Он не очень ладит с… — невнятно ответил Пищек. — Ну, там с одним… Я вас познакомлю, когда приедем.
— А с кем он вообще ладит, интересно? — тихо спросил Себастьян, но Пищек его услышал и улыбнулся, не открывая глаз.
— А почему вы должны спать в полдень? — полюбопытствовал Себастьян, когда Пищек проснулся перед Ганновером.
Он все равно клевал носом и задумчиво поглядывал на стаканчик с кофе в руках Себастьяна.
— Чувак, мы немножко мертвы. Радуйся, что мы не спим в гробах, да?
Себастьян согласно кивнул.
— Может, кофе?
— Может, крови девственниц? — передразнил его Пищек.
На секунду Себастьян в самом деле задумался о том, в каком из ларьков на вокзале Ганновера попросить стаканчик крови девственниц. Затем нахмурился.
— Я шучу, шучу, — хмыкнул Пищек. — Не люблю кровь.
Себастьян остался в недоумении, в самом ли деле Пищек не пил ничью кровь, либо же это были его исключительно индивидуальные предпочтения.
На вокзале Вольфсбурга их уже встречали. Почти интуитивно угадав нужный вагон, из которого они выйдут, на перроне стоял мужчина, встретивший Пищека недовольным выражением лица:
— Ты что, опять?
— Виноват, — Пищек скривился и подошел ближе, чтобы позволить себя обнять и не упасть при этом.
Себастьян остановился рядом с ними.
— Это… — начал Пищек.
Мужчина шумно потянул носом воздух.
— Мюнхен. Чую.
— Себастьян Руди, — в который раз за последние сутки представился Себастьян.
— Якуб Блащиковски, — представился мужчина, и от одного звучания этого имени у Себастьяна засвербело в носу. — Сначала поужинаем, потом поговорим.
Кажется, Себастьян был готов уже полюбить этого Блащиковски, несмотря на дьявольскую фамилию. Во всяком случае, последний раз он ел на летучке, если можно было считать пшеничные палочки едой.
Они приехали в большой частный дом, наполненный шумом, гамом, грохотом. Себастьян подумал, что в сравнении с этим… логовом — другое слово тут было сложно подобрать — у них в Мюнхене просто монастырь аскетов.
С лестницы, оскальзываясь на широких ступенях, на них вылетел настоящий палевого цвета волк. Он издал странный неагрессивный звук и лапами навалился на Себастьяна, не успевшего не то что отскочить — испугаться.
— Янник, — с упреком сказал Блащиковски, — во-первых, не ходи по гостю. Во-вторых, я сколько раз просил?
Янник вывалил язык, видимо, демонстрируя свое отношение к сказанному, опустился на четыре лапы и ушел куда-то, подметая хвостом пол.
— Молодежь, — внушительно сказал Блащиковски.
Пищек рассмеялся.
— Ну да, — согласился он.
В столовой, совмещенной с кухней, пахло едой. Причем, едой вкусно приготовленной и, очевидно, очень сильно мясной. Себастьян сглотнул.
— Ужин, — напомнил Пищек и заковылял к столу.
Блащиковски шел рядом, придерживая его под спину, так что Себастьяну оставалось только подойти и сесть рядом.
На ужин собрались, кажется, все, кто был в доме. Человек (человек?) двенадцать, наверное, и никто при этом и не подумал перестать галдеть, ругаться, что-то обсуждать. Все, что оставалось Себастьяну, это есть совершенно божественный айсбайн, то и дело отказываться от пива и наблюдать.
Даже если бы он вдруг еще не понял, что в Вольфсбурге обитают, ну надо же, оборотни, то сейчас бы он точно догадался. Потому как ели они так, как положено хищникам: шумно, с брызгами, с пальцами в масле.
Пищек рядом довольно смеялся и то и дело порывался вытирать Блащиковски лицо салфеткой.
Себастьяну было хорошо и уютно. Он понимал, что никто из присутствующих не испытывает друг к другу ни малейшей неприязни. Ни капли лицемерия, все чисто, честно, правдиво. Себастьян, кажется, задремал, потому что совершенно не заметил, как волки разбежались из столовой, оставив после себя тарелки и огрызки.
Блащиковски коснулся его плеча.
— Пойдем в кабинет.
В кабинете Себастьян сел в кресло, Пищек и Блащиковски расположились на диванчике напротив. Рассказывать начал Пищек:
— У меня сегодня был пчелиный путь, ну, ты знаешь. Они говорили о Юлиане. Цитирую: и придет тьма, если тот, кто проклял уходящего, не пригласит его назад.
Блащиковски поморщился.
— Любят они вот это вот все миротворчество. Реально придет или так, затмение очередное?
— Черт их разберет, — ответил Пищек.
— А… — протянул Себастьян. — А можно подробностей?
Пищек почесал кончик носа.
— Ну, одно время был тут у них один парень. Решил уехать. И как-то так некрасиво у него получилось, что его пр…
— Да не проклинал его никто, — возмутился Блащиковски. — Просто есть такое коллективное бессознательное: обида, раздражение, злость, что все вместе дает… ну… допустим, проклятие. Возвращаться вообще — это плохая примета, слышал? Вон, в Дортмунд вернулся один после такого «ухода»… И что?
— Лечим, — Пищек кивнул.
— Так поэтому Матс не может приехать в Дортимунд? — спросил Себастьян.
— Да он может, наверное, — неуверенно ответил Пищек. — Но если не проклятие, то ему нос сломают. И то, и то — не очень приятно. И если Юлиан решил вернуться, Куба…
Блащиковски поскреб щетину.
— Может, подождать, пока вернется Гомес? Он и поговорил бы.
— Нет уж, звони давай, — строго сказал Пищек. — Я что, зря сюда притащился днем? Днем, Куба! Я должен спать сейчас!
Блащиковски неопределенно повел плечами.
— Я тебе постелю где-нибудь.
Пищек только фыркнул.
— Ладно.
Блащиковски неохотно поднялся с мягкого диванчика, прошел к широкому рабочему столу и взял с него ноутбук. Вернулся на диван, открыл крышку и пошевелил тачпад, выводя ноутбук из спящего режима. Себастьян перебрался на подлокотник дивана, чтобы наблюдать.
— Скайп? — уточнил Блащиковски.
Пищек кивнул.
— У вас есть скайп? — зачем-то спросил Себастьян.
— Нет, сейчас голубя пошлем, — ответил Блащиковски.
На экране сначала развернулась скайповская заставка, затем список контактов. С громкими гудками пошел вызов.
Спустя секунд десять на экране появился молодой человек в больших наушниках. Он что-то спросил сначала по-французски, затем повторил по-немецки.
— Вам Юле нужен?
— Да, хотелось бы, — ответил Блащиковски.
— Секунду.
Он пропал, чтобы уступить место другому — видимо, тому самому Юлиану. Волосы у того были мокрыми и зачесанными назад.
— Привет, Юлиан, — осторожно начал Блащиковски.
Пищек тоже помахал рукой куда-то в районе камеры ноутбука.
— Привет, — ответил Юлиан, поднимая брови. — Какими судьбами?
— Да тут ходят слухи, что ты решил вернуться в Германию.
Юлиан отклонился вместе со стулом и посмотрел куда-то в сторону:
— Ты сказал, что ли?
— Ни в коем случае! — раздался голос вне зоны видимости.
Юлиан вернулся к экрану, агрессивно хмуря брови:
— И ты позвонил, чтобы сказать, что?..
Блащиковски набрал в грудь побольше воздуха и выдал на одном дыхании:
— Что если ты решишь вернуться, мы будем рады тебе.
Юлиан опешил. Открыл и закрыл рот, заморгал часто, почесал острый кончик носа.
— Ну, спасибо, конечно… Но я не то что прям собрался возвращаться. Так, в гости заехать, да и то, знаешь, наверное, нет… Но спасибо. Мне нравится Париж. Я не планирую возвращаться.
Себастьян облокотился на спинку дивана, затем положил голову на сгиб локтя и закрыл глаза. Более нелепой истории для его первого почти самостоятельного дела было сложно придумать. Он услышал, как Блащиковски прощается с Юлианом и закрывает ноутбук, шепчется с Пищеком.
— Подбросить тебя до вокзала или останешься на ночь? — спросил Блащиковски.
Себастьян покачал головой — повозил лбом по собственному локтю.
— Поеду.
— Попроси тогда Янника, чтобы тебя подвез. И скажи, что если будет лихачить — оторву ему голову.
— Ладно, — Себастьян слез с подлокотника, скомкано попрощался и вышел из кабинета, еще не зная, как найти Янника, если тот снова не рассекает по дому в волчьем обличье.
А тот, к счастью, рассекал. Или это был не он, а кто-то другой, так что Себастьян на всякий случай уточнил:
— Янник?
Волк с интересом уставился на него.
— Якуб сказал, что вы подвезете меня до вокзала. И не лихачить.
Волк мотнул головой и бодрой рысью направился к выходу.
Себастьян пошел за ним, стараясь не думать, как будет выглядеть волк за рулем джипа.
Только этого ему, пожалуй, и не хватало для полного счастья.
Вопрос: Понравилось?
| 1. "Море внутри" |
|
8 |
(44.44%) |
| 2. "Пчелиный путь" |
|
10 |
(55.56%) |
|
|
|
| Всего: |
18
Всего проголосовало: 10 |
@темы:
2 этап,
Team Bundesliga,
Football Autumn Fest 2017
-
-
19.10.2017 в 15:58ЭТО ОФИГИТЕЛЬНАЯ РАБОТА. Такое сочетание поворотов сюжета, действующих лиц, юмора и взаимных подъебок - это просто рождественнская елка досрочно!!
"О, я читал, что пчела — символ непорочных девственниц.
Матс чуть не подавился чаем."
я тут тоже подавилась чаем и выплюнула его в монитор, дальше ржала безостановочно.
"— Проститутки какие-то, что ли?... И не думай о пчелах при Роберте."
Марко Ройс сжал свои губы в тонкую линию и очень нехорошо смотрит на вас, автор
Ну, кроме Роберта, конечно, который находился в своем фоновом состоянии недовольства всеми
Роберт прям как живой
Ребята, — почти жалобно сказал он. — Я так больше не могу. Вы или успокойтесь, или я пойду на улицу подышать, мне сейчас плохо станет.
Там где Левойс - там всем плохо... драма, сопли, все в радиусе километра уничтожено
вообщем цитировать можно бесконечно... даешь продолжение!!!
-
-
19.10.2017 в 17:20вообще все, что касается Первой мировой, для меня очень болезненно. Этот фик тоже, прямо ауч.
атмосферуНе было глаз цвета северного Рейна, не было ни волос, ни золотых колосьев, ни километра живой не опаленной войной земли. Не было обманчивой кротости. И только ярости было в избытке.
Ибо больно, эмоционально, но прекрасно. Причем настолько правдоподобно, я поверила. И от этого так печально. Сказать можно много, но не особо получается. Спасибо
Пчелиный путь
после фика выше это продолжение настроение улучшило. Да не то слово как
мало того, что правда, его растащить на цитаты и угорать.
Но то, что это Руди-центрик радует невероятно. У него интересный взгляд на вещи. Нравится мне он до ужаса
Повороты сюжета все интереснее и интереснее. Я изведусь вся до следующей части, вот правда.
Спасибо
-
-
19.10.2017 в 18:32очень здорово и очень, очень грустно. контраст между счастливым июнем на берегу шпрее и вот этими мёртвыми болотами хорошо описан. в общем, спасибо!
(я не знала, что он тер стеген, а не тер штеген. прикольно. спасибо за просвещение)
у вас опечатка
Пчелиный путь
ааааа, это прекрасно! очень интересно и очень круто написано. все такие здоровские: руди и мир его глазами, матс, роберт, лукаш, куба, юлька и кевин (за этих двоих отдельное спасибо), все мимокрокодилы: новенький и ничерта не понимающий хамес, докладчик ульрайх, мюллер во главе собраний, да и вообще все. и мне очень нравится сеттинг. жду продолжение!
да, и вот эта цитата прям заставила проорать:
Никлас вообще всегда имел вид туповатый, но преданный, поэтому его нельзя было брать в расчет.
так всё и есть
-
-
20.10.2017 в 11:05Спасибо огромное за такой приятный отзыв
Ядовитая Ива,
У него интересный взгляд на вещи. Нравится мне он до ужаса
Я повторяюсь, но нельзя не любить Руди
Спасибо за комментарий, автору очень приятно)
так всё и есть
Это на самом деле как в той цитате про Петра Первого и солдат: Подчиненный перед лицом начальствующим должен иметь вид лихой и придурковатый, дабы разумением своим не смущать начальство (с)
Так вот и Зюле - никого не смущает х)
Спасибо большое!
автор "Пчелиного пути"
-
-
20.10.2017 в 11:09вообще все, что касается Первой мировой, для меня очень болезненно. Этот фик тоже, прямо ауч.
Так сложилось, что в нашей стране говорят и знают о Первой мировой войне совсем не так много, как нужно было бы. Поэтому даже такого рода творчество отчасти делает свое дело. Я рад, что вас это трогает, это важно для меня, как автора.
Спасибо вам!
(я не знала, что он тер стеген, а не тер штеген. прикольно. спасибо за просвещение)
Да там сам черт ногу сломит. Тер Стеген - голландская фамилия, не немецкая. Но человек, преподающий немецкий, сказал мне, что не знает способа заставить немцев читать его не как Штеген. Потому что Stern, Stein, например - все читается через Ш. Поэтому даже если Марк-Андре считает себя Стегеном, а родился он при этом в Германии, с самой школы он наверняка ходит с этой буквой Ш х) Но считает ли Марк-Андре себя Стегеном, нам пока что неизвестно.
у вас опечатка
Конечно! Исправили, спасибо!
и спасибо за отзыв
автор "Моря"
-
-
26.10.2017 в 21:45Тер Штеген перешагнул через русского, так и оставшегося для него безликим комком мяса в форме. Слегка подгнившим куском мяса, с зеленоватым оттенком кожи, с опаленными химической атакой белками глаз, бездумно поднятыми в небо. С грязными окровавленными волосами, налипшими на лоб, со сползшей под затылок фуражкой. Одним из многих мертвецов, которых тер Штеген видел за эти два года.
Он так часто вспоминал Бернда с этими его серо-голубыми глазами, пшеничными волосами и искренней улыбкой, что, встретив его совершенно иным, не узнал.
просто до слёз
какая же страшная вещь - война
Пчелиный путь
как же мне нравятся все эти сложные взаимоотношения между персонажами
Настоящая вселенная
— Ребята, — почти жалобно сказал он. — Я так больше не могу. Вы или успокойтесь
или потрахайтесь, а не любите мозги окружающим
Пищек чудесный получился, на редкость солнечный, для неживого
Надеюсь, у Руди всё в итоге получится, должен же кто-то навести порядок)