Название: Драконы и всадники
Автор: сборная Испании
Размер: ок. 3500 слов, мини
Пейринг/Персонажи: Икер Касильяс, Серхио Рамос, Фернандо Торрес, Сауль Ньигес, Оливер Торрес, камео Себастьяна Келя
Категория: джен
Жанр: космоопера!АУ
Рейтинг: PG-13
Саммари: — За все время существования подразделения истребителей класса Д-7, — скучным голосом говорит Нандо, — больше известных под кодовым названием «драконы», не зафиксировано ни одного случая возвращения стрелка после гибели пилота. Разработки достаточно надежного автопилота ведутся полным ходом, и нам с тобой как раз предстоит испытать экспериментальную модель. Если…
Предупреждение/Примечание:
1. Смерть (если можно так сказать) персонажа.
2. Автор как-то увидел в инстаграме Касильяса это фото и сгорел к чертям:
смотреть фото и гореть вместе с автором

A photo posted by Instagram

Резкий звук зуммера вырвал Икера из темноты, сверлом вкрутившись в ухо. Икер глухо застонал и открыл глаза — на табло горела красная надпись: «СВЯЗЬ С ПИЛОТОМ ПОТЕРЯНА».
Икер дернул разъемы в руках, но надпись не пропала, а зуммер взвыл, кажется, еще сильнее, так что Икер даже зажмурился от пронзительной боли в виске.
Когда он открыл глаза, надпись моргнула и исчезла, сменившись другой, не менее тревожной: «НЕ УДАЛОСЬ ВОССТАНОВИТЬ СВЯЗЬ С ПИЛОТОМ. ПЕРЕКЛЮЧЕНИЕ НА АВТОПИЛОТ».
— Что за хрень, — сказал Икер вслух и вдруг вспомнил.
Он больше не пилот.
А значит…
Икер поднес шлем ко рту и, сам не веря, что что-то выйдет, спросил:
— Оли?
Шлем молчал. Не было даже обычного потрескивания статических помех, показывающего, что связь налажена.
Икер рванулся с кресла и тут же упал обратно — кабели, которые он забыл выдернуть из рук, не дали ему встать. Он вытащил кабели сразу пучком, не заботясь о том, что может повредить разъемы.
Молчание Оливера пугало его куда больше.
По дороге к кабине управления кораблем Икер почти молился — если бы он умел молиться — о том, чтобы это молчание было вызвано только техническими неполадками.
И с порога понял, что все молитвы были напрасны.
Кресло Оливера было накрыто прозрачной полусферой, вид которой Икеру был хорошо знаком. Он медленно подошел ближе и заглянул внутрь.
Оливер полулежал в кресле. Шлем закрывал половину его лица, и Икеру было видно только нос и рот — из уголка которого тянулась вниз красная полоска. Глядя на нее, Икер негромко произнес:
— Доложить о состоянии пилота.
— Состояние пилота нестабильно, — тут же отозвался механический голос. — Множественные повреждения нейронных связей…
Дальше Икер почти не слушал, потому что его накрывает волной иррациональной радости: Оливер жив. Он сел рядом с полусферой и оперся на нее лбом, чувствуя, как его начинает трясти.
Он все еще ясно помнил, как точно такой же голос равнодушно сообщил ему, что Серхио мертв.

— Это правда, что тебя воспитали драконы?
Икер тщательно прожевывает кусок безвкусной синтетической говядины, проглатывает и только после этого поднимает голову. Перед его столиком стоят двое — судя по нашивкам, курсанты последнего года.
— Извините его, — быстро говорит один из них — коротко стриженый и явно крашеный блондин.
Второй, с длинными волосами, откровенно пялится на Икера и улыбается. Похоже, сам он свой вопрос не считает ни нетактичным, ни неуместным.
— Конечно, драконы, — серьезно отвечает Икер. — Воспитали и научили сжигать на месте невоспитанных молодых людей, мешающих почтенным рептилиям поглощать мясо девственниц.
Улыбка второго застывает, и он ошеломленно моргает.
— Сжигать? — переспрашивает он.
— Ага, — Икер кивает. — Вот так.
Он очень быстро наклоняется вперед и дует в сторону курсантов. Те невольно отшатываются.
— Ты пошутил! — почти обиженно заявляет второй, и первый шикает на него.
— Извините его, — повторяет он, обращаясь уже к Икеру. — Он просто давно хотел с вами познакомиться.
— Да ладно, — Икер машет рукой. — Мне даже лестно. И можешь на «вы» не обращаться, я вас старше всего-то на пару лет.
— Меня — на четыре! — с непонятной гордостью заявляет второй и усаживается на свободный стул, оседлав его верхом. — Зато ты уже летаешь!
— Летаю, — Икер снова кивает. — Спасибо сеньору дель Боске.
— Я про твое назначение по визору смотрел! — сообщает второй, опасно раскачиваясь на стуле. — Тогда и захотел в Академию. Только все-таки пришлось совершеннолетия ждать, а не как ты.
Икер пожимает плечами и снова принимается за еду.
— Я и Нандо уговорил, — второй не умолкает. — Нандо — это вот он.
Он показывает на первого, который только после этого тоже садится и неловко представляется:
— Фернандо Торрес.
Икер кивает в третий раз.
— А я — Серхио, — второй перегибается через стол и протягивает Икеру руку. — Серхио Рамос.
— Очень приятно, Фернандо Торрес и Серхио Рамос, — серьезно отвечает Икер, пожимая руку сначала одному, потом другому.
— Эй, парни, — вдруг раздается откуда-то сбоку.
Все трое оборачиваются синхронно — за соседними столиками, в нарушение правил сдвинутыми вместе, сидят пехотинцы. Один из них, расслабленно развалившийся на стуле, насмешливо глядит.
Это Себастьян Кель — Икер знает его, хотя они нечасто сталкиваются на поле боя. Пехота зачищает планеты, а у подразделения Икера задачи совсем другие. И сами они совсем другие — как будто разные государства со своими законами и устройством, которые хотя и сотрудничают, но словно просто соблюдают нейтралитет, а не являются настоящими союзниками.
— Будете общаться с чешуйчатыми — сами позеленеете, — говорит Себастьян, и остальные пехотинцы дружно ржут.
Икер вздыхает. Он не успел переодеться и сидит сейчас в боевой форме, плотно обтягивающей тело. Микросхемы под тонким слоем прозрачного силикона переливаются в свете люминесцентных ламп, действительно напоминая чешую змеи.
Или дракона.
— Лучше быть зеленым, чем тупым мясом! — выкривает Рамос, поднимаясь со стула.
— Ого-о, — Себастьян свистит. — Да у нас тут самоубийца, парни.
Икер морщится.
— Себастьян, тебе делать нечего? — спрашивает он, поворачиваясь уже всем телом. — Мне казалось, ты бросил такие шуточки года два назад.
Себастьян развел разводит, широко ухмыляясь.
— Я должен был попытаться, — говорит он без тени раздражения в голосе. — Сам знаешь, у нас вечно нехватка кадров.
— Поэтому ты решил переманивать курсантов, которым до выпуска осталось всего ничего? И которые прошли ориентацию еще в прошлом году? — Икер закатывает глаза. — А парень, кажется, не сильно ошибся в оценке твоих умственных способностей.
Себастьян хохочет, и краем глаза Икер замечает, как яростное выражение на лице Серхио сменяется озадаченностью. Кажется, тот не на шутку намеревался подраться, и дружелюбная перепалка между Икером и Себастьяном выбила у него почву из-под ног. Фернандо, наоборот, смотрит серьезно, только возле уголков глаз собрались смешливые морщинки — этот все понял правильно.
Не станут те, кто служат одному делу, всерьез выяснять отношения друг с другом.
Пехотинцы возвращаются к своим тарелкам, и Икер следует их примеру.
— Ты поймешь, храбрый рыцарь, — разрезая последний кусок, говорит он Серхио, — что горячность хороша в меру.
Серхио улыбается и мотает головой.
— Не пойму.
— Не поймет, — подтверждает Фернандо, тоже улыбнувшись.

Половину первых суток обратного пути Икер почти безвылазно провел в кабине пилота, хотя его присутствие здесь не требовалось — и прокладкой маршрута, и Оливером занимался автопилот, предназначенный как раз на тот случай, если пилот-человек выйдет из строя.
Когда Икер возвращался с телом Серхио, автопилоты еще не были настолько совершенными, к тому же, взрыв, убивший Серхио, повредил почти треть схем управления, и Икеру пришлось весь путь проделать самостоятельно.
Это было и к лучшему.
По крайней мере, у него не было времени думать.
Не то что сейчас
В конце концов Икер не выдержал и залез в систему — благо, в кораблях этого типа защита суперпользователя построена по одному и тому же принципу, а за десять лет, проведенных в кресле пилота, Икер узнал многое о взаимодействии искусственного интеллекта и человеческого мозга.
Немного поколдовав, он вывел связь с медицинским модулем на свою каюту, настроив его на оповещение о любых изменениях в состоянии Оливера.
И после этого стало только хуже — к середине вторых суток Икеру хотелось лезть на стены. От него не зависело уже ничего: корабль шел к базе самостоятельно, Оливер лежал в своей капсуле, и Икер не мог ничего поделать ни с первым, ни со вторым.
Это было похоже на мерзкое дежавю, только в этот раз у Икера было много — слишком много — времени на то, чтобы думать. И вспоминать.

Некоторое время Икер сидит, растирая ладонями щеки, и тупо смотрит в пол.
— Что за бред, — наконец говорит он. — Я летаю уже больше десяти лет, неужели мне все еще нужно доказывать свою квалификацию? Или что? Что они хотят обнаружить?
Нандо чем-то шуршит. Его голос звучит ровно и почти бесстрастно:
— Это стандартная процедура.
— Бред, — повторяет Икер с раздражением. — Можно подумать, от потери стрелка что-то в психике пилота изменится.
Он сам чувствует фальшь в своих словах и морщится, с силой проводя руками по щекам.
В душе Икер прекрасно понимает, что да — изменится. Уже изменилось. Пилот и стрелок слишком тесно связаны во время боя, чтобы смерть одного не отразилась на другом.
И тут до сознания Икера доходит истинный смысл прозвучавших слов. Он поднимает голову и смотрит на Нандо почти с ужасом. Тот — как всегда, подтянутый, в идеально сидящей форме, с ничего не выражающим лицом.
— Стандартная процедура? — медленно спрашивает Икер, и что-то в его голосе заставляет лицо Нандо дрогнуть.
Всего на мгновение. Вот он уже снова превосходно владеет собой.
— Да.
И даже улыбается, глядя Икеру прямо в глаза.
— Сегодня у меня десятый раз. Юбилейный.
Икер качает головой.
— Я и подумать не мог, — тихо говорит Икер. — И ты все эти годы молчал.
Нандо пожимает плечами.
— Вы не спрашивали. А я надеялся, что ты с этим не столкнешься.
— Только я? — спрашивает Икер.
— За все время существования подразделения истребителей класса Д-7, — скучным голосом говорит Нандо, — больше известных под кодовым названием «драконы», не зафиксировано ни одного случая возвращения стрелка после гибели пилота. Разработки достаточно надежного автопилота ведутся полным ходом, и нам с тобой как раз предстоит испытать экспериментальную модель. Если…
Нандо делает паузу и усмехается.
— Если мы увидим сегодня дракона.
Икер качает головой. Он знает, что на каждом экзамене какой-то процент будущих драконов отсеивается — это те, кто так и не смог вызвать проекцию. Неудачниками комплектуют штаб, кто-то проходит ускоренный курс переподготовки и идет в пехоту, кто-то сразу подает в отставку. На мгновение Икер представляет… И тут же мотает головой, отгоняя малодушную мысль о том, что может не справиться.
И вторую — еще более малодушную — о том, что, возможно, так было бы и лучше.

Когда до базы осталось меньше половины пути, Икер заметил, что в звуке медицинского модуля что-то изменилось. Пощелкиванье и треск сменились равномерным тиканьем, и Икер старался думать о том, что это, конечно же, хороший признак.
Думать получалось не особо. Икер даже тренироваться начал, хотя в одиночку от этого смысла почти не было. Автопилот на это не был рассчитан, а все стандартные полеты, заложенные в программу, Икер выучил давным-давно и даже сам приложил руку к их разработке.
Как и Нандо.

— Это ты Проклятый Пилот?
Икер вздрагивает от мгновенного и жгучего дежавю, вскидывает голову — но обращается не к нему. Парень младше их лет на десять, не меньше, стоит перед Нандо и смотрит на него снизу вверх так напряженно, что это выглядит почти как обвинение.
Нандо медленно наклоняет голову, но ответить не успевает — откуда-то со стороны налетает вихрь. Вернее, это Икеру так кажется — так много и быстро говорит и двигается второй подошедший. Он успевает потрогать того, кто заговорил с Нандо, чуть ли не покружиться вокруг самого Нандо, потрясти руку Икеру — и все это, не прекращая говорить.
Меньше чем за минуту Икер узнает, что заговорившего с Нандо зовут Сауль и что он давний фанат Проклятого пилота, а самого вихря зовут Оливер Торрес — забавно, правда? Быть однофамильцем с легендой — это так круто! — и он всегда знал, что их с Саулем выпуск будет особенным, но даже в самых смелых своих мечтах не мог и представить, что выпуск будет особенным настолько (здесь была сделана крохотная пауза, вместившая в себя не меньше десятка восклицательных знаков), потому что выходить на арену следом за Проклятым Торресом и Святым Икером — это неописуемо, и они непременно должны сфотографироваться прямо сейчас, а то Оливеру никто не поверит, а это будет обидно.
Моргнув от вспышки встроенной в коммуникатор камеры, Икер пытается что-то сказать, но вместо него говорит Сауль.
— Сядь, Оли. Мы мешаем остальным.
Это звучит негромко, но веско, и Оливер наконец затыкается, усевшись рядом с Икером и уставившись на него во все глаза.
— Вы пришли показать нам класс? — выпаливает он. — Я знал! Я верил, что наш выпуск будет особенным.
— Ты это уже говорил, — мрачно отвечает Икер. — И молись богам, чтобы это было не так.
Оливер хохочет и внезапно серьезнеет.
— Икер, — он почти шепчет, и это даже более пронзительно, чем его же громкий голос до этого, — а это больно?
Икер непонимающе моргает.
— Когда тебя съедает дракон, — Оливер уже не улыбается, только в уголках глаз таятся остатки смеха. — Это больно?
— Не больнее, чем воевать, — осторожно отвечает Икер.
— Меня эта тварь не сожрет, — с детской гордостью сообщает Оливер. — И тебя тоже.
Икер смотрит в сияющие черные глаза и неожиданно для самого себя говорит:
— Меня она уже сожрала, — имея в виду совсем не то, что ждет его и остальных курсантов на арене.
Оливер снова кивает, потом спохватывается и мотает головой.
— Нет уж, — горячо заявляет он. — Сделай из нее отбивную!
Инструктор нетерпеливо стучит по панели, и все оборачиваются к нему, даже Оливер наконец умолкает. Сауль, как замечает Икер, кинув быстрый взгляд, сидит слева от Нандо — получается, как будто они с Оливером взяли Икера и Нандо то ли под охрану, то ли под стражу.
Инструктор произносит стандартную речь, и Икер невольно усмехается — за десять лет в ней не изменилось ни слова. Кажется, даже инструктор тот же самый, но в этом Икер уже не настолько уверен.
Первым инструктор приглашает Нандо. Тот, подойдя к креслу, кивает инструктору, как старому знакомому, и в ушах Икера снова звучит его бесстрастный голос: «Это стандартная процедура… Десятый раз…».
Нандо садится в кресло. Инструктор крепит провода к разъемам на его запястьях, и огромный экран на стене прямо перед ними начинает мерцать, а потом загорается тускло-серым светом.
У Икера пересыхает в горле.
На экране они видят спину Нандо — тот одет не в форму, а в белоснежную борцовку и черные шорты, как будто выходит на ринг. Нандо идет вперед, и все они следят за ним, затаив дыхание, пока перед Нандо не вспухает огромный бугор, похожий на пузырь, только из грунта. Пузырь лопается, и совсем близко к экрану — и Нандо — оказывается морда с оранжево-красными глазами.
Икер слышит, как судорожно вздыхает Оливер рядом с ним.
— То, что вы увидите сейчас, — внезапно говорит инструктор, и все они вздрагивают, — запрещено повторять как проходящим экзамен впервые, так и… — он смотрит на Икера, — остальным. Запрещено под страхом исключения из Академии и пожизненного запрета на мобилизацию.
Раздается слабое шушуканье, которое тут же стихает, когда Нандо на экране делает шаг вперед, прямо к огненным глазам.
— Что он… — шепчет Икер, забывшись.
Нандо касается морды дракона рукой, треплет его по жестким усам — каждый толщиной с два человеческих пальца. Дракон прикрывает глаза, и хотя трансляция беззвучная, Икер готов поклясться, что он мурлыкает, как довольный кот. Нандо проходит дальше, оставляя камеру на месте — что совершенно невозможно, потому что камера привязана к проходящему испытание. И все же камера стоит, и все они видят, как Нандо садится рядом с драконом, опираясь на него спиной, откидывает голову и закрывает глаза. А дракон кладет морду на пожухлую траву арены и… Тоже закрывает глаза.
Так они сидят несколько минут — отрешенные от всего мира, наедине друг с другом.
Икер качает головой.
— Нандо не меняется, — негромко говорит он.
— Не меняется? — спрашивает кто-то рядом.
Икер отводит глаза от экрана и встречается взглядом с Саулем. Тот смотрит все так же напряженно, хмурится и кусает губы.
— На своем первом испытании, — слова даются Икеру с трудом, но не говорить об этом он почему-то не может, то ли из-за взгляда Саула, то ли из-за того, что Нандо на экране перед ними все так же просто сидит рядом с драконом, вместо того чтобы сражаться, — Нандо просто пошел навстречу дракону. А тот — лег к его ногам. Вот так же, как сейчас.
Икер горько усмехнулся.
— Может, поэтому он не провалил ни одной операции. Он возвращался один, возвращался с мертвым стрелком на борту, с потерявшим разум стрелком, со стрелком, впавшим в кататонию — но ни разу он не возвращался без успеха. Может, поэтому его и не списали в… запас.
— Это должно прекратиться, — Сауль смотрит на Икера с такой яростью, как будто это Икер убивает всех напарников Нандо. — Я это прекращу. Он такого не заслуживает.
Икер вскидывает брови.
— Смотрите! — прерывает их Оливер.
И они смотрят. Смотрят, как дракон лениво расправляет крылья, как Нандо потягивается, вскинув руки над головой, словно после долгого хорошего сна. Как встает, что-то шепчет дракону, наклоняясь к его морде. Как дракон жмурится на мгновение, а потом резко взмывает вверх — и экран заливает потоком пламени.
Нандо на кресле — не на экране — коротко вскрикивает.
Инструктор отключает разъемы и, выждав, пока Нандо откроет глаза, сухо говорит:
— Поздравляю, пилот Торрес. Ваша квалификация подтверждена.
— Я это прекращу, — шепчет Сауль через кресло от Икера.

Сауль действительно стал стрелком — и добился назначения в напарники к Нандо. Уже потом, спустя почти полтора года, он признался, что дико боялся. В первый вылет думал, что он окажется последним. И во второй. И после каждого раза Нандо предлагал ему подписать отказ, но Сауль упрямо отказывался.
Икер понимал и тогда, и сейчас (просто сейчас, в одиночестве, прерываемом только мерным тиканьем медицинского модуля, эта мысль смогла оформиться в его голове достаточно четко, чтобы ее можно было сформулировать в виде слов) — боялся не только Сауль.
Нандо тоже боялся.
Как боялся в первый раз, идя к дракону.
И пусть тот был всего лишь проекцией для идентификации типа нейронных связей, Икер знал — там, на арене, каждый раз Нандо умирал по-настоящему. Словно расплачивался собой за гибель каждого своего стрелка.
Сауль понял это раньше — может быть, он и вовсе знал это с самого начала, потому и поклялся, что заставит это прекратиться.
И заставил.

Нандо возвращается на свое место, и Сауль тут же вцепляется в него обеими руками, а тот вроде даже не против. Икер не слышит, что Сауль шепчет Нандо — инструктор уже снова стучит по панели, призывая к порядку, и смотрит прямо на него.
Садясь в кресло, Икер невольно смотрит на Нандо (Сауль все еще не отпускает его руку) и Оливера. Оливер широко улыбается ему и вскидывает большие пальцы.
Кресло, кажется, изменилось еще меньше, чем коридоры Академии. Устраиваясь удобнее, Икер проводит пальцами по подлокотнику и почти не удивляется, обнаружив на нем три вмятины, оставленные тысячами курсантов. На какую-то долю микрона эти вмятины обязаны глубиной и ему.
И не только ему.
Икер стискивает зубы и в ответ на вопрос инструктора коротко кивает.
Шлем опускается на голову, закрывая глаза и уши, и последнее, что слышит Икер, это звонкий голос:
— Покажи ей, Икер!
Темнота перед глазами Икера плывет, дергается разноцветными вспышками, и через секунду ему в глаза бьет луч солнца. Икер жмурится, прикрывая лицо рукой, и едва не теряет равновесие.
Под его ногами, обутыми вместо форменных сапог в кроссовки, хрустит покрытая инеем трава. Заходящее солнце висит над самым краем трибун, цепляясь за обветшалые камни. Икер зябко поводит плечами и обводит арену взглядом в поисках того, кого последний — он думал, что действительно последний — раз видел десять лет назад.
Далеко, у другого края арены неподвижно лежит что-то большое. Икер знает, что — кто — это, но сегодня он не боится. Это десять лет назад исход их встречи нельзя было предугадать заранее, а сегодня все ясно с самого начала.
Икер идет вперед, давя подошвами кроссовок ломкие стебли, и с каждым шагом глыба впереди приобретает все более четкие очертания.
Когда между ними остается не больше пятнадцати шагов, Икер останавливается, а глыба впервые подает признаки жизни.
— Ну? — говорит Икер, и его голос разносится над ареной неожиданно гулко, бьется о трибуны и возвращается обратно к ним.
Глыба шевелится медленно, словно нехотя, распахивает огромные кожистые крылья и поднимает массивную, увенчанную шипами голову на длинной шее.
Икер смотрит в желто-красные глаза.
— Жри, — говорит Икер, и его голос снова носится над ареной.
Дракон разевает пасть и ревет. Икера обдает смрадом горелого мяса. Он невольно отшатывается назад, глядя, как дракон встает на все четыре лапы.
— Жри! — кричит Икер и бросается вперед.
Правая рука неожиданно наливается тяжестью.
Икер поднимает невесть откуда взявшийся меч и обрушивает его на шипастую голову.
— Жри, тварь! — кричит Икер и бьет еще раз.
Дракон ревет, откидывается назад и изгибает шею.
Икер знает, что сейчас произойдет. Он готов к этому, ждет этого — но инстинкты оказываются сильнее. Почти не осознавая, что делает, Икер группируется и ныряет в сторону, а место, где он только что стоял, опаляет длинным языком пламени.
«Покажи ей, Икер!» — слышится ему, и Икер, развернувшись на пятках, снова бросается вперед, пока дракон набирает силы для нового залпа.
Медно-зеленая чешуя звенит и сыпет искрами под ударами его меча. Дракон поворачивает голову, но Икер снова оказывается быстрее. Он хватается за один из шипов и вскакивает наверх, на дракона. Кроссовки скользят по чешуе, дракон взвивается, пытаясь сбросить с себя наглого человека.
Держась одной рукой, Икер замахивается и бьет мечом сверху вниз, вгоняя острое лезвие точно между пластинами брони, защищающими то место, где шея дракона переходит в голову. Из-под гребня брызжет алая кровь, почти светящаяся в слабых солнечных лучах. Дракон снова ревет, и в его рыке слышится боль и ярость.
Икер отпускает шип и наваливается на меч всем телом. Дракон бьется, и Икер чувствует, как соскальзывает вниз, под лапы с острыми когтями.
Падая, Икер закрывает глаза и чувствует что-то похожее на облегчение от того, что все закончилось.
— Я же говорил! — возвращает его к реальности звонкий голос.
Икер открывает глаза и моргает, не сразу понимая, где находится.
Его руку кто-то немилосердно теребит, и, сфокусировав взгляд, Икер видит Оливера.
— Я же говорил! — повторяет Оливер и дергает его руку с такой силой, что Икер шипит сквозь зубы.
— Что ты говорил? — тупо спрашивает он и поворачивает голову к инструктору, который протирает шлем дезинфицирующим раствором.
— Это было охеренно, — восклицает Оливер, который до сих пор не отпускает руку Икера.
— Поздравляю, стрелок Касильяс, — размеренно говорит инструктор. — Ваша квалификация изменена.
Икер смотрит на Оливера несколько секунд, пока до него не доходит смысл этих слов. И тогда Икер откидывает голову на спинку кресла, закрывает глаза и начинает беззвучно смеяться.

Спустя десять лет, проведенных в кресле пилота. Спустя десять лет слияния с кораблем. Спустя десять лет, на протяжении которых Икер раз за разом подключал разъемы, надевал шлем — и чувствовал, как за его спиной распахиваются кожистые крылья, впитывающие свет звезд, а из груди вместо человеческой речи рвется драконий рык…
Спустя эти долгие десять лет Икер из дракона стал всадником.
— Оказывается, это и правда не больно, — задумчиво сказал ему Оливер тогда, после экзамена, изменившего жизни их четверых. — Я не почувствовал, что эта тварь меня…
— Съела? — подсказал Икер.
Он сидел на койке, неподвижным взглядом уставившись в стену, и говорил вслух — то ли с молчащим модулем, то ли с Оливером из своих воспоминаний, то ли с самим собой.
— Дракон не съедает тебя, — прошептал Икер. — Ты сам становишься драконом. И остаешься им до самого конца.

Название: Рыжий грех
Автор: сборная Испании
Размер: 4455 слов, мини
Пейринг/Персонажи: Кристиан Пулишич/Серхио Гомес, эпизодически Ашраф Хакими
Категория: слэш
Жанр: АУ, просто АУ
Рейтинг: R — NC-17
Саммари: И вот в тот момент, когда я один сидел в той комнате, которая была нашей, смотрел по сторонам и пытался найти хоть что-то, что он бы мне оставил — вольно или невольно — на память, я осознал. Я осознал себя.
Предупреждение/Примечание:
1. На момент происходящих событий все персонажи являются совершеннолетними.
2. Мы честно хотели пройтись по своим кинкам, но в итоге вышло то, что вышло.
3. Сильно религиозных лиц просим не читать и не оскорбляться.

На встречу выпускников Кристиан приехал со странным ощущением легкости. Ему не было страшно возвращаться, не казалось, что однокурсники добились большего, чем он сам, ну, и что там еще обычно чувствуют люди, стремительно подбирающиеся к кризису среднего возраста?
Так вот — у Кристиана ничего такого не было. И его очень радовало это… чувство? Ощущение?
Вернуться в город было даже приятно. Что-то было знакомым (вон то кафе, где он часто покупал сэндвичи, когда не успевал позавтракать; а вот эту кофейню они обходили стороной, потому что там любили обедать профессора; или вот, фонтан, в который принято бросать пуговицу после выпуска, чтобы чаще видеться с друзьями), что-то — непоправимо изменилось.
А главное, что изменились все эти люди, когда-то окружавшие Кристиана здесь. Ну, и что уж таить, он сам тоже очень сильно изменился.
Об этом ему сказал каждый, кому Кристиан пожимал руку (да ладно, почти все потом лезли обниматься). А каждый второй сообщил, что смотрел матчи, которые комментировал Кристиан (и каждый первый — что не любит футбол).
Давние выпускники засели в том самом кафе, в котором часто бывали во время учебы. Кристиану досталось место спиной ко входу, и где-то через час он уже перестал оборачиваться каждый раз, когда шуршала дверь.
И, видимо, зря.
Ашраф ткнул его локтем в бок:
— Смотри, кто тут.
Кристиан спешно запихал недожеванный кусок стейка за щеку и начал одновременно поворачиваться и вставать, чтобы поприветствовать опоздавшего. Но к их столу никто не шел.
Только молодой человек, одетый полностью в черное (это по такой-то жаре!), присаживался за столик у окна.
Кристиан не узнал бы его, если бы не копна рыжих волос, на которые удачно лег предзакатный солнечный луч от окна.
— Это тот, о ком я думаю? — почему-то шепотом спросил Кристиан.
Ашраф смотрел на него с плохо скрываемой довольной улыбкой.
— Ага.
— Пойду поздороваюсь хоть.
— Ага. Только к нам не зови — мы планируем напиться и травить байки про секс в университетском туалете, — Ашраф округлил глаза, но Кристиан только отмахнулся.
Кристиан собирался подойти и хлопнуть по плечу, сказать «эгей, давно не виделись!», но неожиданно передумал. Наверное, потому что рассмотрел, во что именно одет молодой человек. И чуть не зацепился ногой за ногу, настолько был удивлен.
Он был одет как священник.
Серхио Гомес был одет как священник.
Кристиан попятился.
Но Серхио уже поднял взгляд и увидел его.
Повисла неловкая тишина. Кристиану показалось, что даже гул встречи выпускников затих.
— Неожиданно, — резюмировал Кристиан и, взяв себя в руки, подошел ближе. — Привет.
Серхио только кивнул. Перед ним стояла тарелка с салатом и кружка кофе. Кристиан сел напротив, сцепив руки и ноги. Он вдруг растерял всю уверенность достаточно известного человека, у которого даже, бывало, берут автографы. Серхио же молча смотрел в ответ. У него появились неявные красноватые пятна на скулах, но Кристиан не принимал их на свой счет.
— Как жизнь, как семья? — наконец прервал молчание Серхио.
Кристиан встрепенулся.
— Папа хорошо, воспитывает брата. Мама еще лучше, путешествует по северу Штатов, шлет фоточки.
— Мама хорошо… — зачем-то задумчиво повторил Серхио. — А жена, дети?
Кристиан улыбнулся. Это была специальная улыбка, подготовленная именно на этот случай.
— Жена? — Кристиан сделал выразительную паузу. — Предпочитаю мужчин.
Серхио опустил взгляд в тарелку, а Кристиан продолжил:
— Работаю спортивным комментатором. Американский футбол, соккер.
Кристиан замолчал. Правила приличия требовали, чтобы он спросил в ответ «а ты?», но ответ, вообще-то, был очевиден. Куда больше Кристиана интересовал вопрос «как так вышло?», но правила приличия требовали его ни в коем случае не задавать.
Они еще помолчали. Серхио колупал вилкой свой салат и пунцовел ушами. Кристиан чувствовал, как к горлу подбирается комок и не мог придумать, как красиво отступить. Наконец не выдержал, кашлянул и махнул рукой Ашрафу, который особо в его сторону не смотрел.
— Да, иду, — Кристиан встал. — Мгм… был рад увидеть. Ладно… пойду. Пока
Серхио кивнул, не поднимая головы от тарелки, и Кристиан поспешно вернулся за стол выпускников.
— Ну что? — Ашраф подставил ему под руку бокал.
— Не такую встречу я ожидал, — задумчиво ответил Кристиан, одним жестом заливая в себя вино.
— Ага, и мы охуели, — ответил Ашраф, но непонятно, про что — про то, как Кристиан хлещет вино, или про то, что Серхио Гомес стал священником.

Деревянная шторка, скрывавшая решетку исповедальни, открылась не до конца, застряла, не пройдя и двух третей недлинного пути, и Серхио потратил несколько секунд, безрезультатно пытаясь одолеть равнодушное сопротивление стареющего механизма. Губы Серхио сомкнулись и почти разомкнулись, образуя то ли «п», то ли «ф», но он вовремя опомнился, отдернул руку и сел прямо, чуть ли не откашлялся — хотя его смутно различимый собеседник в другой части кабинки уж точно понял, что его готовы выслушать.
Сам Серхио в этом не был так уж уверен. Его немногочисленные прихожане не торопились раскрывать души молодому, только-только заступившему в сан святому отцу, и втайне Серхио был этому даже рад.
Но все бывает в жизни в первый раз.
Серхио склонил голову, прогоняя неблагочестивые мысли, и тут же его собеседник подал голос.
— Простите меня, святой отец, ибо грешен, — неуверенно сказал он.
Серхио тут же вскинул голову и уставился сквозь решетку. После вчерашней встречи у него не было ни единого шанса не узнать того, кто пришел на первую в жизни Серхио исповедь.
Он чуть было не высказался вслух, наплевав на таинство, но Кристиан его (невольно?) спас, откашлявшись и еще более неуверенно продолжив:
— Честно говоря, я ума не приложу, что говорить дальше.
Серхио мог различить сквозь решетку очертания лица Кристиана. Он смотрел прямо перед собой, не двигался и, кажется, даже не моргал. А тон, которым он произнес вторую фразу, окончательно убедил Серхио в том, что Кристиан не шутит. Хр-ре… кто его знает, зачем Кристиану вдруг потребовалась исповедь, но Серхио чувствовал сейчас, что она ему действительно нужна — и сам бы не смог точно сказать, почему был в этом так уверен. Просто чувствовал, вот и все, не задумываясь и не рефлексируя.
— Открой свое сердце Господу, — мягко сказал Серхио и сам подивился тому, как прозвучал его голос, — он подскажет тебе нужные слова. Когда ты исповедовался последний раз?
— Честно сказать, — Кристиан неловко поерзал, — я еще ни разу... Я из пуританской семьи…
«Я знаю», — чуть было не сказал Серхио.
— И на исповеди бывал чуть реже, чем никогда, — если Кристиан на этот раз и хотел пошутить, это у него не вышло.
— Расскажи, что тебя гнетет, — Серхио вдруг почувствовал себя уверенно, — не бойся. Нет нужды припоминать все, расскажи о том, что лежит у тебя камнем на сердце.
— Я гей, — бухнул Кристиан, и Серхио осекся.
— Но это меня не гнетет, — тут же добавил Кристиан. — Точнее, не совсем это.
Серхио пошевелил губами, собираясь с мыслями. Ему очень хотелось сказать: «Да ты же мне вчера это рассказывал уже».
— Я… — Кристиан поколебался. — Я не могу избавиться от воспоминаний. О том времени… Когда я понял, ну. Когда я осознал свою природу.
Серхио перевел взгляд с решетки на свои руки, покойно лежащие на сутане, и ровным голосом сказал:
— Эти воспоминания тебя гнетут?
— И да, и нет, — Серхио готов был поклясться, что Кристиана внезапно покинули все колебания.
Вместо этого в его голосе звучала… мечтательность?
— Это было почти десять лет назад, — сказал Кристиан, и Серхио незаметно расслабился в более удобную позу, безошибочно распознав начало долгого рассказа.
— В то время я не думал ни о чем, кроме учебы и футбола.
Кристиан говорил задумчиво, обращаясь, кажется, не столько к Серхио, сколько к самому себе («К Господу», — строго поправил сам себя Серхио).
— Когда вам обоим еще нет и двадцати, разница в два года кажется такой огромной, — слова Кристиана казались совершенно не связанными с предыдущей фразой, но Серхио понял.
Воздух в исповедальне мгновенно сгустился, и Серхио пришлось сделать усилие, чтобы вдохнуть глубоко и как можно более бесшумно.
— Я никогда не видел человека красивее, — продолжал Кристиан все тем же задумчивым тоном. — Ни тогда, ни с тех пор. Он был… Я не знаю. Он был одновременно всяким. Летящим, воздушным каким-то, с этой своей почти прозрачной белой кожей, сквозь которую видно даже самые тонкие венки. И ярким. Иногда он горел — горели его волосы, горела каждая веснушка на лице и плечах, сам весь горел как-то изнутри. Иногда он был милым. Его все любили.
Серхио вздрогнул от внезапной нотки горечи, скользнувшей в голосе Кристиана.
— Мы играли в одной команде, самые младшие среди всех. Вернее, сначала самым младшим был я, а потом пришел он. Его все любили, — повторил Кристиан, — и баловали. Нет, не подумай, что я завидовал.
Серхио вздрогнул еще раз, но ничего не сказал.
— Это было на самом деле здорово. Я к тому времени уже пробыл в команде больше года, и с самого начала ко мне относились как к равному. Поэтому я и думал, что разница между нами гораздо больше двух лет.
Кристиан на миг умолк, и Серхио показалось, что он видит, как Кристиан усмехается.
— Потом случилось так, что некоторое время мы жили в одной комнате. Мне… Да, мне это нравилось. Нравилось на него смотреть, когда он спит голым, разметавшись в простынях. А по утрам он стеснялся выходить из душа, просил меня отвернуться и не смотреть. Я честно отворачивался.
Серхио отрешенно смотрел, как его руки словно ожили и поползли друг к другу, собирая складками лиловую ткань.
— Все изменилось после одного из матчей, — Кристиан понизил голос и, скосив глаза, Серхио увидел, что он даже немного подался вперед, хотя так и смотрел в одну точку перед собой. — Мы выиграли, один из голов забил я, а он сделал голевую. Мы все обнимались на поле, особенно в такие удачные моменты. Но оказалось, что когда обнимаешься уже у себя в комнате…
Кристиан слышно сглотнул.
— Тогда у меня в первый раз на него встал, — глухо сказал он. — А он, кажется, даже не заметил.
Серхио открыл рот, беззвучно набрал полную грудь воздуху и так же беззвучно, медленно выдохнул.
— С этого момента между нами как будто рухнула какая-то невидимая стена. Мы обнимали друг друга при любой возможности, постоянно похлопывали друг друга по плечам или спине, да и по задницам хлопали, что скрывать. Только мне все чаще казалось, что он не торопится убирать руку. Наоборот, как будто старается задержать ее как можно дольше на моем теле. И мне хотелось того же, но себе я таких вольностей старался не позволять. Пуританское воспитание, знаешь же.
Кристиан хмыкнул, и Серхио невольно кивнул. Он знал.
— Из-за этого же воспитания я очень старался не замечать, что похлопывания и дружеские тычки сменились чем-то… Это сейчас я уже знаю, что такое язык тела, а тогда мне думалось, что это ничего не значит. Что это просто… Просто такая близкая дружба.
Серхио аккуратно переплел пальцы и сжал руки, глядя на побелевшие костяшки.
— Мы все чаще сидели по вечерам, обнявшись, и болтали о всяком. Чаще всего о футболе, иногда об учебе, иногда просто обо всем, что придет в голову. Мне, честно говоря, было все равно, о чем болтать. Мне нравилось чувствовать его тело рядом с собой, обманчиво тонкое, но сильное. Нравилось, как его острое плечо упирается мне в грудь. Мне не казалось это чем-то неправильным, совсем наоборот. То, как он водил пальцами по моему запястью, слушая, выглядело очень естественно. И мне этого хотелось, что скрывать. А потом.
Кристиан откашлялся, и Серхио невольно тоже сглотнул.
— Однажды, после очередного матча, мы обнялись слишком уж крепко. Футбольная форма очень тонкая, знаешь же. И ничего не скрывает. Вот так, — Кристиан хмыкнул, — я впервые почувствовал, что стоит не у меня одного.
Серхио поднял руку ко лбу и потер, собирая кожу горстью, до боли. Пальцы скользили по поту, обильно выступившему на лбу и висках, хотя во рту у Серхио пересохло так основательно, словно он уже сутки не видел живительной влаги.
— Я до сих пор помню его взгляд. В тот момент мне показалось, что он ошеломлен. Сейчас мне кажется, что это было скорее удовлетворение.
Серхио не сдержался и судорожно вздохнул, но Кристиан как будто не заметил неожиданного звука с другой стороны решетки в исповедальне. Он продолжал все тем же задумчивым, негромким, но неожиданно наполнившимся силой голосом:
— Он поцеловал меня первым. Я… поздний цветочек, как говорят, — в голосе Кристиана скользнула горькая насмешка. — Он не только первым меня поцеловал. Он был первым, кто меня поцеловал. Губы у него… — Кристиан сделал паузу, после которой его голос снова зазвучал по-другому, — его губы были мягче и слаще шоколада. Каким же глупым мне тогда казалось это сравнение.
Серхио закусил губу.
— Мне всегда нравился шоколад с мятной начинкой, но с тех пор… С тех пор я никому не признаюсь в этом пристрастии, как будто боюсь, что меня заподозрят. Как будто кто-то может пронзить время и пространство и прочесть мысли парня во время поцелуя с другим парнем. Губы у которого на вкус как мятный шоколад. Особенно, — Кристиан шумно сглотнул, — после утреннего душа. Он ведь так и не перестал смущаться, выходя, и требовать, чтобы я отвернулся и не смотрел. А я послушно отворачивался и не смотрел.
Серхио, почти не задумываясь, поднес полу сутаны ко лбу, чтобы промокнуть пот. В ушах у него шумело, но голос Кристиана он слышал все так же отчетливо.
— Мне все труднее было оставаться в иллюзии того, что то, что мы с ним делаем — порядочно. Прилично. Очень сложно считать себя приличным, когда холодные после мороженого пальцы лезут к тебе за пояс, как бы в шутку, останавливаясь ровно там, где приличия окончательно заканчиваются. Или когда твой сосед по комнате засыпает на твоей кровати, закинув на тебя ногу и прижавшись так крепко, что ты полночи лежишь и тупо пялишься в потолок, пока член практически разрывает твои трусы. Очень сложно — но я все-таки умудрился удержаться на грани.
Серхио закрыл глаза, ритмично сжимая и разжимая кулаки и сглатывая через раз.
— Знаешь, что меня с этой грани столкнуло?
Точно так же, как и минутами раньше, Серхио не нужно было даже взгляда сквозь решетку, чтобы видеть, что сейчас Кристиан повернул голову и смотрит на него в упор.
— Стечение обстоятельств, — горько сказал Кристиан. — Мне пришлось задержаться со сдачей последних экзаменов, а ему, наоборот, куда-то уехать сразу после. Мы даже не успели обменяться напоследок официальными адресами. Все как-то не до того было. А потом было уже поздно. И вот в тот момент, когда я один сидел в той комнате, которая была нашей, смотрел по сторонам и пытался найти хоть что-то, что он бы мне оставил — вольно или невольно — на память, я осознал. Я осознал себя.
Серхио вжал голову в плечи.
— Я осознал, что я желал мужчину, — медленно произнес Кристиан. — Мужчину, который был рядом со мной, который, возможно, желал меня так же, как я его.
Серхио уронил лицо в ладони, прячась от этого голоса, от произносимых им слов, от пробуждаемых им воспоминаний.
— Возможно, — спустя некоторое время повторил Кристиан.
Серхио словно сквозь пелену слушал, как тот встает, открывает дверь исповедальни со своей стороны, гулко шагает по церкви, задерживаясь у выхода. И как наконец все в церкви затихает, возвращаясь на круги своя. Покой и тишина.
— Не «возможно», — прошептал Серхио. — Невозможно.
Вернувшись домой, Серхио первым делом стащил с себя пропотевшее, липнущее к телу облачение, кинул его, не глядя, куда-то возле специальной корзины — ее раз в несколько дней забирала сердобольная Эмма, которая с самого начала служения Серхио взяла непутевого святого отца под опеку и относилась к нему как к сыну. Ее, ревностную католичку, нимало не смущала такая противоречивость в их отношениях, а Серхио это вполне устраивало. Если б не ее забота, он бы и вовсе впал в строжайшую аскезу, как мученики прошлого — только не из благочестивости, а попросту из-за лени, неприхотливости и полнейшей неприспособленности к быту. Что из этих трех качеств было основополагающим, Серхио и сам не знал.
Мысль об Эмме его немного успокоила — точнее, вернула к обыденности, — и под душ Серхио залезал уже в более или менее ровном настроении. Как ему казалось.
Он покрутил ручки, вполголоса чертыхнулся и тут же привычно устыдился сам себя. Взметнувшееся раскаяние, как за ниточку, потянуло за собой воспоминания о том, о чем Серхио не думал уже очень давно.
Оказывается, он был у Кристиана первым. То есть не был. То есть был, но не совсем.
Нет, Серхио, конечно, догадывался, но ему и в голову прийти не могло, что все было настолько серьезно. Тогда — не приходило, а потом об этом думать было нельзя. Грешно. В своих собственных грехах Серхио раскаялся, старался раскаяться, а о чужих заботиться не имел права.
Он был у Кристиана первым.
А Кристиан у него — последним.
Серхио яростно потер губы, больно проводя тыльной стороной ладони в одну и в другую сторону.
Последним, кого касались его губы — почти десять лет назад, так давно, как будто вчера, — был Кристиан.
Серхио очнулся от негромкого, но противного дребезжания. Он не сразу сообразил, что дребезжит дверца кабинки, в которую он вцепился, и дребезжит от того, что его самого бьет крупная дрожь. Он совсем забыл включить бойлер и понял это только сейчас, сколько-то времени простояв под потоками ледяной воды.
Серхио закрыл глаза, шевельнул губами и, не сумев вспомнить ни одной молитвы, встал под струями прямо. Его тело дрожало, но холода он так и не чувствовал, как будто вместо воды стоял под душем из анестетика.
Выйдя из душа, Серхио наскоро обтерся жестким заскорузлым полотенцем — белье он стирал сам, и после первой же стирки все полотенца становились похожи на стиральные доски из времен до машинок-автоматов: твердые, практически стоячие, немилосердно скребущие кожу.
То, что нужно.
В комнате Серхио сначала сел на стул возле рабочего стола с ноутбуком, потом сполз на пол и встал на колени. В голую кожу впились крошки и песок, Серхио прикусил губу и сгорбился, сжимая в руках четки.
— Помилуй меня, Боже, по великой милости Твоей, и по множеству щедрот Твоих изгладь беззакония мои, — прошептал Серхио, взяв первую бусину.
Кристиан совершенно не умел скрывать того, что чувствует. Даже сидя на соседней кровати, Серхио мог безошибочно угадать, насколько Кристиан возбужден. По нарочито спокойному тону, по еле уловимым запинкам, по мимолетным взглядам.
— Многократно омой меня от беззакония моего, и от греха моего очисти меня, ибо беззакония мои я сознаю, и грех мой всегда предо мною, — Серхио катал бусину между пальцами, чувствуя, как она постепенно наливается теплом.
Вчера, в том кафе, он увидел не того Кристиана, которого помнил, и одновременного его же. Это было странно и правильно — они оба изменились. Только один принял себя, а другой…
— Тебе, Тебе единому согрешил я… — быстро-быстро зашептал Серхио.
Четки в его руках уже совсем нагрелись, и он вдруг вспомнил, как разминал Кристиану пальцы после очередной лекции, выговаривая за то, что тот старается записывать за преподавателем каждое слово.
— …и лукавое пред очами Твоими сделал… — Серхио сглотнул.
С некоторых пор он перестал изучать в душе шею и плечи на предмет чужих засосов, прежде чем выйти и предстать взгляду Кристиана — но требовать, чтобы тот не смотрел, не перестал. Как будто это был единственный момент, когда их можно было увидеть. Когда они еще появлялись.
— …так что Ты праведен в приговоре Твоем и чист в суде Твоем. Вот, я в беззаконии… — Серхио сбился.
Он сжал в кулаке четки, поднес ко лбу и прижал, беззвучно и бессмысленно шевеля губами.
Что было грехом из того, что он сам грехом считал?
«Я осознал себя».
Серхио резко встал, чуть покачнувшись — ноги все-таки затекли, — и схватил телефон, лежавший на краю стола.
Ашраф поднял трубку почти сразу, как будто ждал его звонка. И, кажется, даже не удивился вопросу — или сделал вид, что не удивился.

Телефонный звонок и стук в дверь раздались одновременно. Мельком глянув на экран — звонил Ашраф, — Кристиан выдрал себя из мягкого кресла.
— К тебе там гости, — сказал Ашраф как раз в тот момент, когда Кристиан открывал дверь.
— Да, я уже вижу, — ответил Кристиан, глядя на красного и взъерошенного Серхио.
Ашраф хохотнул в трубку и отключился.
Кристиан молча посторонился, пропуская Серхио внутрь. Тот вошел быстро, как будто за ним кто-то гнался, и затормозил у столика, уткнувшись взглядом в экран телевизора.
— Бундеслига, — зачем-то пояснил Кристиан, подходя к своему креслу.
Серхио мотнул головой.
— Я знаю, — его голос прозвучал неожиданно сухо, — Боруссия Дортмунд и Боруссия Менхенгладбах.
Кристиан рассмеялся и сел, удобно вытягивая ноги.
— Ого, ты первый на моей памяти, кто с первой попытки выговаривает это название, — весело сказал он.
— Первый, — с непонятной интонацией повторил Серхио.
Он тоже было сел, но тут же подскочил, вытащил что-то из заднего кармана джинсов и шлепнул это «что-то» на стол.
Несколько секунд Кристиан смотрел на плитку «Риттер Спорт» — голубую с зеленым листочком.
— Вот как, — глубокомысленно сказал он.
Серхио повозился в кресле, и когда Кристиан снова взглянул на него, уже сидел, сгорбившись, уперевшись локтями в колени и выставив перед собой руки, между переплетенными пальцами которых свисали четки — как защитный барьер.
— Насчет первого, — откашлявшись, сказал Серхио.
Кристиан перевел взгляд с рук на его лицо, невольно скосился на узкие ключицы, выступающие над воротом белой футболки. В мирской одежде Серхио выглядел совсем юным, как будто этих десяти лет и не было.
— Ты говорил, что… — Серхио замялся. — В общем… Со мной было не так.
Кристиан непонимающе нахмурился.
— Я знал, что делаю, когда соблазнял тебя, — неожиданно зло сказал Серхио. — У меня был… немалый опыт.
Он замолчал, глядя на Кристиана исподлобья.
Кристиан подпер щеку рукой.
— Лишил ли я его девственности? — с ноткой пафоса сказал он. — Милостивые государи, чуткие господа присяжные: я даже не был его первым любовником!
Серхио фыркнул.
— Тоже мне, Гумберт Гумберт, — сказал он и поджал губы так знакомо, что у Кристиана захватило дух.
Серхио посмотрел в сторону, пошарил взглядом по совершенно пустой стене номера и, снова кашлянув, сказал, все еще не глядя на Кристиана:
— Не был.
— Не был, — согласился Кристиан и внезапно понял.
Номер вдруг оказался очень большим и одновременно тесным. Кристиан слышал учащенное дыхание Серхио так же ясно, как если бы тот утыкался в его плечо, но чтобы коснуться побелевших пальцев, сжимающих четки, ему пришлось встать и сделать два невыносимо длинных шага.
Серхио смотрел на него снизу вверх, часто и нервно облизывая губы. Чтобы расцепить его пальцы, Кристиану пришлось приложить некоторое усилие, но почти сразу Серхио вцепился в его запястья и потянул на себя.
— Тш-ш, — сказал Кристиан, опускаясь на колени между его ног.
Руки Серхио ослабили хватку и скользнули по его рукам вверх, задерживаясь на предплечьях. Краем глаза Кристиан заметил, что Серхио выпустил четки, и они повисли на подлокотнике.
Кристиан задрал футболку Серхио и прижался губами к белой, почти прозрачной коже.
Время сжалось, скручиваясь громадной пружиной, пока Кристиан медленно целовал живот и грудь Серхио, продвигаясь все выше.
А потом Серхио мягко оттолкнул его и сел прямо, стягивая футболку через голову. И когда он, уже голый до пояса, прямо взглянул Кристиану в глаза, пружина лопнула, и время понеслось вскачь.
Из кресла они быстро переместились на кровать, и тут уже настал черед Кристиана судорожно вздрагивать и хватать ртом воздух, когда Серхио, так же медленно, как только что делал он сам, водил пальцами возле ремня его брюк, не торопясь расстегивать. Кристиан поймал ладонью затылок Серхио, притянул его к себе, и с этого момента они почти не отрывались друг от друга, целуясь то яростно, с укусами и стонами, то расслабленно, как будто им принадлежало все время мира.
Их качало на волнах желания в такт этим поцелуям, и Кристиан почти с сожалением приподнялся и сполз вниз, стаскивая с Серхио джинсы и тут же целуя обнажающееся тело. Серхио зашипел — Кристиан сначала не понял, в чем дело, но сообразил, увидев красные полосы на внутренней стороне бедра Серхио.
— Прости, — покаянно шепнул Кристиан, — надо было побриться.
— Заткнись уже, — прошипел Серхио и охнул, когда Кристиан лизнул следы от своей же щетины. — Ах, б-блядь.
— А еще святой отец, — укоризненно сказал Кристиан.
— Я сказал — заткнись, — выдохнул Серхио и, вцепившись в волосы Кристиана на затылке, подтащил его голову чуть выше, навстречу своим приподнятым бедрам.
Кристиан с удовольствием подчинился.
Серхио кончил почти сразу — Кристиан успел всего несколько раз двинуть головой, прежде чем Серхио длинно застонал, замер на секунду и обмяк.
— Смазка и презервативы у тебя, конечно, с собой? — сдавленным голосом спросил Серхио, пока Кристиан вдумчиво вылизывал головку его члена.
— Внезапно, нет, — ответил Кристиан, поднимая голову и облизываясь.
— Ну и дурак, — сказал Серхио и закрыл глаза, прижав руку ко лбу и размеренно выдыхая сквозь вытянутые в трубочку губы.
Кристиан хотел было сказать, что можно позвонить на рецепцию — за определенную мзду портье наверняка бы им помог, но Серхио не дал ему произнести ни слова. Как-то внезапно Кристиан осознал, что уже стоит со спущенными до колен брюками, а перед ним на коленях стоит совершенно голый Серхио, и его руки все еще холодные, а губы, наоборот, горячие и находят именно те точки, от прикосновений к которым у Кристиана слабеют ноги и приходится опираться рукой о стену. Серхио поднял плечи, целиком беря его член в рот, и Кристиан вцепился пальцами в обои, соскребая с них тонкие полоски.
Он протерпел немногим дольше Серхио — стоило тому выпустить его член почти полностью и насадиться одним плавным движением, и Кристиан сдерживаться уже не смог.
Потом, сползя на пол и обнимая Серхио — тот устроился в его руках так удобно, как будто не было лучше места для лежания в обнимочку, чем угол между кроватью и креслом, даже без ковра, — Кристиан все же озвучил мысль о рецепции и презервативах. Серхио ответил не сразу. Скосившись, Кристиан увидел, что тот смотрит на кресло — точнее, на четки, так и свисающие с подлокотника, но прежде чем Кристиан успел что-то добавить, Серхио вздохнул и сказал:
— Давай уже звони. А я пока в душ.
На пороге ванной комнаты он обернулся и строго заявил:
— И не вздумай смотреть, когда я буду выходить.

Кристиан проснулся с ощущением приятного живого тепла под рукой. Это было нормально для взрослого человека. Ненормальным было то, как неуютно себя почувствовал Кристиан в этот момент.
Спустя десять лет он вновь не был уверен в том, что поступает правильно.
Судя по всему, Серхио давно уже проснулся и думал о том же. Во всяком случае он выразительно пошевелил плечом, и Кристиан убрал руку.
Серхио сполз с кровати и начал быстро-быстро собираться, шаря по полу в поиске вещей. Кристиан подгреб под себя вторую подушку и наблюдал за ним, ничего не говоря. В целом, эти сборы были куда многозначительнее любых слов, тем более что со словами складывалось не очень. Серхио бормотал, что ему пора, ему очень пора, ему очень-очень пора.
Кристиан не любил все эти якобы гетеросексуальные сложности. Куда интереснее ему было наблюдать за тем, как исчезают под одеждой следы прошедшей ночи — покрасневшая кожа, кое-где наливающаяся синевой, следы от пальцев, следы щетины. Его, Кристиана, следы.
— Опаздываешь служить черную мессу? — мрачно пошутил Кристиан.
Серхио бросил на него странный взгляд и чуть подпрыгнул, подтягивая брюки.
— Мерзкая шутка.
Кристиан пожал плечами. Уж если что из этого и было мерзкой шуткой, то это сам Серхио и его поведение.
Серхио остановился уже у самой двери номера.
— Я тебе позвоню, ладно? У меня есть твой номер. Ашраф дал. Ничего?
— Это просто отлично, — ответил Кристиан и завернулся в одеяло.

Серхио молчал, выдерживая паузу. Но его и без того все внимательно слушали, ловя каждое слово.
— В две тысячи шестнадцатом году канадская англиканская церковь официально разрешила заключать однополые браки между своими священнослужителями.
Серхио никогда не ожидал, что ему доведется это когда-либо сказать перед широкой публикой. Когда-то он читал об этом в интернете, но боялся даже подумать, что сможет это озвучить. Тем более, не в приватной беседе, а вот так — открыто, встав в полный рост.
Широкая публика молчала, с благостным интересом ожидая, что же ей скажут.
Серхио принялся перечислять.
— Соединенные Штаты, Англия, Шотландия, Уэльс… Это только некоторые страны, которые признают право священнослужителя любить и быть любимым. Если позволите, я бы… — Серхио немного стушевался, но все-таки вытянул руку куда-то в сторону. — Кристиан? Подойди, пожалуйста.
Повисла еще одна пауза — видимо, Кристиан сомневался, стоит ли выходить. Но наконец он поднялся и подошел к Серхио. Тот взял его за руку и сжал, а затем, преисполнившись уверенности, продолжит:
— Оказалось, что долгое время я заблуждался. Грех — не то, кем я являюсь. Грех — отказываться от того, кем я являюсь.
Серхио выдержал еще мгновение и все-таки закончил, чувствуя, как нервничает Кристиан под взглядом множества глаз:
— Я — гей, — твердо сказал Серхио. — Но бога не интересует, с кем я сплю.
Публика разразилась аплодисментами.