Название: Ясная гора
Автор: team Bundesliga
Бета: team Bundesliga
Размер: миди, ок. 12000 слов
Пейринг, персонажи: Роберт Левандовски/Марко Ройс, Юрген Клопп/Марио Гетце, Лукаш Пищек, Якуб Блащиковски, Хаби Алонсо, Стивен Джеррард, Златан Ибрагимович и бессчетная братия всяких немцев, поляков и турок
Категория: слэш
Жанр: историческое АУ
Рейтинг: R
Краткое содержание: в самом сердце Царства Польского стоит монастырь Ясная гора, в котором смиренные братья помогают страждущим и охраняют свои святыни. Каждый найдет здесь то, что ищет, ибо сказано в Писании: «Ищите и обрящете».
Предупреждения: XV век со всеми вытекающими, оскорбление чувств верующих
Примечания: Автор не претендует на историческую достоверность, и уж тем более автор не хотел никого оскорбить, автор пишет исключительно ради развлечения.

Роберт почти без движения сидел на пригорке перед сторожкой. Овцы присмотра не требовали, разморенный Грош дремал в тени, а Марко устроился на сухом пне, который Аркадиуш приволок из леса на прошлой неделе. В светло-коричневой рясе и в широкополой пастушьей шляпе он казался лесным духом, ожившим ночным кошмаром, но никак не благочестивым монахом, коим, в общем-то, он и не был.
— Зачем ты надел рясу?
— Камиль посоветовал, — тот же последовал четкий ответ. — Послушником путешествовать проще — люди часто жалеют божьего человека, да и внимания не так привлекаешь — на Ясную гору часто собираются, но до нее редко доходят, так ведь говорят?
— До нас тяжело добраться, — Роберт вроде бы ответил, но прозвучало как-то невпопад. — Ты их видел? Шведов? Это орденские или солдаты короны? Сколько их? Только конные или пешие тоже? Обоз?
— Я их не видел, — Марко качнул головой, тень от шляпы расплескала солнечный свет по светлому подбородку и тут же загасила обратно. — Я Камилю должен, поэтому пошел. Гжегош достал мне коня и ночью вывел из Познани. Когда я уходил, одна нерадивая птичка щебетала, что шведы обойдут Краков стороной, но собираются они на святое место посмотреть и себя показать. И еще спрашивали, в какой стороне Ольштын, а в этих местах кроме вашей обители нет ничего.
Марко говорил торопливо, иногда проглатывая окончания слов.
— В Кракове я нашел монастырь святого Петра-Отшельника, переночевал там, чтобы совсем правдоподобно выглядело, и уже уходить собирался, а тут этот инквизитор. Шведы, человек из церковного трибунала... слишком много совпадений, а в совпадения я не верю!
— Ну, это, с Божьей помощью, поправимо, — Роберт усмехнулся. — Как думаешь, на много ты их опередил?
— Дня на два.
— Плохо. Хорошо. Тут надо подумать.
Роберт, как всегда в минуты крайних душевных потрясений, начал говорить короткими рубленными фразами, но Марко это ничуть не расстроило. Он мирно сидел на солнце, вокруг него цвело неброскими полевыми цветами поле, в сторожке ждала своего часа снедь.
— Где ты познакомился с Камилем? — вопрос вырвал Марко из благодушного созерцания полевых цветов.
— На корабле, — охотно отозвался он. — Хотел в детстве уплыть далеко-далеко, вот мальчишкой и сбежал из дома в Висмар, там всегда нужны матросы, ну и... Мы, кстати, вместе с Марио вместе ходили, он уже тогда ругался так, что у боцмана уши вяли. «Золотая пчелка», наше судно, перевозило сукно, когда на нас напали морские разбойники. Но для таких целей Камиль и был в составе команды. Я никогда не видел, чтобы кто-то так дрался, а он только посмеялся надо мной и сказал, что в его десятке все такие. Тогда я и узнал про тебя. Про тебя, Якуба, Лукаша, Гжегоша и остальных. Потом как-то Камиль спас меня от шальной стрелы. Потом он перешел на другой корабль, но его уроки и его истории остались со мной. А потом я встретил его в портовой таверне Висмара, а это же совсем на границе со Шведской Померанией, так что... Я второй месяц в дороге. Сначала добрался до Гжегоша, потом вот до тебя. Ты совсем не такой, как я думал.
Роберт тяжело вздохнул.
— Все мы когда-то гонялись за иллюзиями. Ты пересек половину Европы, я вот добрался до Святой земли. Жаль, что ты не получил того, зачем шел.
Марко посмотрел на Роберта как-то странно, но ничего не ответил, а Роберт не придал этому значения. Нужно было добраться до монастыря, переговорить с Якубом, решить, что делать дальше. Но пока он мог только ждать. Ах, если бы не инквизитор...

Стадо они пригнали на час раньше оговоренного Юргеном времени: не слишком рано, чтобы не вызывать подозрений, но и так, чтобы успеть разнести весть о шведах по монастырю. Роберт шепнул что-то Мануэлю, тот кивнул, расторопно закрывая ворота на тяжелый засов. В яблоневом саду весело переговаривались Бартош и Юлиан, но Роберт искал не их. Он серьезно посмотрел на Мирослава, потом со значением ему кивнул.
Марко нес пустую корзинку. Несмотря на неприятные новости пообедали они с большим аппетитом, тем более еда была чудо как хороша, и теперь Марко почти не замечал те едва заметные знаки, которые Роберт оставлял на своем пути: долгий взгляд, тихое слово брата брату. Пока они дошли до хлева, пока устроили овец на ночь, наполнив ясли холодной водой из чистого ручья, уже часть братьев знала, что что-то идет не так, и то, как Роберт делал это, у вострого и решительного Марко вызывало восхищение.
Он был хорошим притворщиком, этот Роберт Левандовски, Роберт по прозвищу «Четыре удара». Марко не совсем понимал, почему и Камиль, и Гжегош сходились во мнении, будто «что Роберт, что твое полено — все один черт». Марко видел обеспокоенного, глубоко чувствующего человека, переживающего за своих друзей. Марко видел хорошего бойца, хладнокровного и решительного. Но Марко не видел монаха. Страстей, сомнений и боли в этих ясных голубых глазах хватило бы на десяток костров, и Марко теперь даже был благодарен негаданно свалившемуся на него инквизитору: он собирался залезть руками в пламя, и ничего не могло ему помешать.
— Я отнесу корзинку Марио и заодно с ним поговорю, — Марко тронул Роберта за рукав.
— Найду тебя после Вечерни, — Роберт кивнул ему. — И потом познакомлю с остальными. На ночь постарайся отпроситься от инквизитора бдением возле Богородицы: надо, чтобы ты рассказал остальным то, что тебе передали Камиль и Гжегош, слово в слово. Может быть, мы что-то упустили.
И они разошлись в разные стороны — Марко, пряча улыбку под капюшоном, ушел к кухням, а Роберт поспешил в направлении кузни, надеясь, что Якуб там.
Но Якуб нашел его первым.
— Нужно поговорить, — бросил он Роберту. — Иди к себе, мы скоро подойдем.
Роберт не стал спорить. Время споров еще не пришло, и, с Божьей помощью, они справятся. Если бы Роберт дал себе время подумать, он бы понял, что впервые за этот долгий день вспомнил о Боге. Впрочем, если бы Роберт подумал об этом, он бы решил, что Господь простит ему, как и всегда.

Якуб выслушал новости спокойно. Лукаш за его спиной поморщился, но большего себе не позволил.
— Ему можно доверять?
— Он знает, как меня называли в армии, — Роберт пожал плечами. — Он ссылается на Гжегоша и Камиля. Он, в конце концов, отбил мой удар утром, пока я тренировался под яблонями, а такому его мог научить только кто-то из наших.
— Гордыня — грех, — напомнил ему из угла Нури, белозубая улыбка блеснула в полумраке комнаты.
— Сейчас не время демонстрировать то, что ты читал Святую книгу, — Якуб против воли улыбнулся. — Но что мы будем делать? Если бы не было инквизитора, мы бы спокойно могли готовится к обороне...
Дверь мягко стукнула, на пороге показались брат Тони и брат Томас. Похожие на отражения друг друга в кривом зеркале, они одинаково подняли руки в приветствии и одинаково уставились на сидящего Роберта.
— Миро сказал, что случилась беда, — Тони смотрел своими нездешними глазами на всех, кто собрался в келье Роберта, и взгляд его пробирал до костей, как изображения на константинопольских иконах. — Тевтоны в двух днях пути. Нужно укреплять стены и приготовиться.
— Инквизитор, — напомнил Лукаш отрывисто.
— Эту проблему можно решить, — Томас покачал головой. — Судя по всему, святой трибунал давно не видел его у престола церкви, а письма... письма могут приходить от кого угодно.
— Не стоит шутить с инквизитором, — Лукаш покачал головой. — Что он делает? За ним наблюдают?
— Конечно, — Сами прикрыл глаза ладонью. — Сын церкви целый день провел в доме книг. Кто-то из братьев даже принес ему обед, чтобы не отвлекать достопочтенного от великой мудрости вашего пророка. Я не видел вошедшего, но дома книг сын церкви не покидал до самого вечера. А потом прозвонили к вечерней молитве.
Якуб хотел было что-то спросить, но Сами приложил палец к губам.
— Нас он не видел, брат. Мы можем быть неслышными и невидимыми глазу, если захотим, а в этот раз мы очень хотели. Илкай с Месутом, они готовят стрелы. Мы думаем, они скоро понадобятся.
— Значит, каждый займется своим делом, — Тони сложил руки на груди. — Мы подготовим наш дом к войне, вы разузнаете все о противнике, а наши тихие братья будут присматривать за инквизитором.
— Юрген?
— Миро все ему расскажет, — Тони улыбнулся. — Ни у кого не вызовет подозрения беседа отца-настоятеля с братом-экономом. К вечеру все будут знать и все будут готовы.
— Amen, — заключил Роберт в наступившей тишине. Он был рад, что обошлось без спора.

Марко сидел на широкой лавке в углу кухни и слушал красочные рассказы Марио про его приключения.
— ...потом море успокоилось и стало так красиво, я давно не видел, чтобы так красиво было, представляешь?
Марко оставалось только кивать да грызть обязательное яблоко, на проверку оказавшееся удивительно сочным. Марио здесь нравилось. Его странная болезнь отступила. Люди, которые его окружали, было для Марио светом в окне, и он искренне рад был им помочь во всем, начиная от приготовления пищи и заканчивая мелкими бытовыми чудесами, которые Марио называл «разностями».
— Привет, Марио, — Якуб приоткрыл дверь. — Нам нужно поговорить с твоим другом, но через четверть часа мы тебе его вернем.
Марио обернулся, подозрительно прищурился, но, не найдя в лице Якуба ничего крамольного, важно кивнул.
— Сегодня карпы в сметане! — объявил он значительно. — Очень надеюсь, что вам понравится!
Марко улыбнулся приятелю и пошел за Якубом, который в своей темно-серой рясе казался тенью тени.
Они устроились в погребе, среди копченых окороков и мешков с зерном: Лукаш, Якуб и Роберт стояли, Марко сидел перед ними, и свеча на железном подсвечнике томно оплывала с одного бока.
Марко рассказал все заново: про Камиля, про Гжегоша, про шведов, которых он не видел, но слухи о которых бежали впереди, обгоняя даже Марко.
— Откуда ты знал, где нас найти?
— Камиль сказал, что это шведы и они идут на Ясную гору, якобы поклониться иконе Пресвятой Девы — так говорили капитаны, которые отказались везти тевтонских рыцарей в Висмар. Камиль решил, что это неспроста, особенно когда услышал, что у одного из них есть кнут...
— Златан! — Лукаш вскинулся как борзая, учуявшая дичь. — Вот почему Камиль послал кого-то с вестью. Златан Ибрагимович, приемыш шведской короны, самый злой из рыцарей тевтонского ордена! Насколько ты их обогнал?
— В Кракове было примерно два дня — они не нашли корабль, поэтому поехали по суше. Но из-за инквизитора пришлось ехать медленнее, и по моим прикидкам уже завтра они будут в Ченстохове.
— Значит, и мы там будем, — Якуб пожал плечами.
— Нет, — лицо Роберта исказилось. — Если это Златан, он вас узнает. Я пойду.
— Один не пойдешь, — Якуб тоже поморщился, словно вспомнив что-то очень плохое. — По одному разведчики не ходят.
— Я пойду, — Марко почесал в затылке. — Меня не знает вообще никто, да и в город мы не заходили. А инквизитору я нужен был только как провожатый, так что не хватится он меня и днем.
— Но?..
— А...
— Хорошо, — решил Якуб за всех. — Выйдете за час до Утрени, как раз только светать начнет, зайдете в город.
— В этом? — Марко потрепал себя за рукав рясы.
— В мирском, — Якуб улыбнулся. — Бог простит.
— Да куда ж он денется, — проворчал Роберт, но спорить не стал.

Главная дорога от монастыря до города начиналась из северных ворот, а они выскользнули через восточные, и брат Роман задорно подмигнул, бесшумно закрывая за ними створки. До Бдения оставалось еще около часа, и в обычное время все бы в монастыре уже спали, но весть о скором прибытии шведского отряда пробудила в братии какой-то нездоровый энтузиазм. Роберт и сам не ожидал от себя, насколько близким оказался ему мир, и как легко он перестал быть монахом в полной мере, и как легко он снова стал разведчиком. Или он просто маскировался под монаха, ожидая в засаде очередных неприятностей? Их маскировка была нехитрой, но вместе с тем вполне понятной — два крепких крестьянина с корзинами идут в город продавать результаты своего труда на рынок, поэтому и пришли к воротам затемно, чтобы успеть занять места в первом ряду. Марко бережно нес корзинку яиц, у самого Роберта были яблоки. Их одежда была простой, латанной, в меру грязной, а волосы прикрывали цветные платки и бесформенные соломенные шляпы.
Над горизонтом уже висело молочно-розовое марево, которое предвосхищало скорый рассвет, лес по обеим сторонам дороги еще спал, но тревожное предчувствие будущего дня уже набухало, зрело последними мгновениями густой ночной тишины.
— Почему Якуб и Лукаш не смогли пойти? — Марко быстро приноровился к размашистому шагу Роберта, и теперь с любопытством смотрел на попутчика.
Роберт вспомнил тот далекий бой: Якуб, которого достала стрела, и Лукаш, заслонивший друга от конного всадника, выставив предплечье вперед, а кнут Златана Ибрагимовича, десятника шведской армии, распорол ему кожаный наруч — благо меч Златан потерял раньше в горячке поединка. Лукаш отделался шрамом, у Якуба появилась доля секунды прийти в себя, но друг друга эти трое запомнили накрепко.
— Они с Ибрагимовичем встречались уже, — коротко ответил Роберт. — И мирной эта встреча не была. Если Златан их увидит, то поймет, что они здесь не просто так. Если в обители они — то нахрапом обитель ему не взять. Пусть уж шведы думают, что пришли воевать в простой монастырь, и тогда у нас есть шанс на то, что они захлебнутся внезапным напором.
— А если нет? — голос Марко утратил легкие интонации.
— Если нет, кто-то из братьев выведет всех, кто не может держать оружие, подземными ходами, а мы постараемся задержать Златана на столько, насколько нас хватит.
— Мы?
Роберт повернулся.
— Ты же не уйдешь, — сказал он, полувопросительно-полуутвердительно наклонив голову. — Я знаю тебя второй день, и уже сейчас могу сказать, что ты не уйдешь, даже если Якуб выдумает десятки причин для этого. Даже если мы попросим тебя защищать Марио. Даже если напомним, что это не твоя война, и все долги Камилю ты уже отдал.
— Марио сам кого хочешь защитит, — Марко был зверино серьезен. — А вас я, конечно, не брошу.
— Я так и думал, — кивнул своим мыслям Роберт. — Только мы сражаемся за Господа и за себя, а за что ты будешь драться?
— За свободу, — Марко вздернул подбородок. — Потому что никто не должен приходить в чужой дом и диктовать, как кому жить, любить и верить.
Дальше до города оба не сказали друг другу ни слова, да и слова больше не были особенно нужны, все, что Роберт хотел знать, он уже узнал.

— Три десятка конных, — Роберт сидел на низком трехногом табурете и тер правую бровь. Голодный Марко пожирал холодную курицу, которую ему передал заботливый Марио. Якуб и Лукаш слушали его, стоя плечом к плечу. — Четыре вьючные лошади. Походные латы примотаны к седлам. Двигаются легко, видно, что не устали. Из оружия видны мечи и арбалеты. В городе говорят, что паломники ордена Тевтонских рыцарей едут по святым местам, но, похоже, что это разведка боем: они ищут слабые стороны, ищут, где тонко.
— Военная кампания?
Лукаш кивнул:
— Похоже на то. Следующим летом королю стоит ждать беды. Если сейчас они не обломают зубы.
— Но зачем им монастырь? — Марко утер губы. — Серьезно, что тут такого особенного?
Троица бывших разведчиков посмотрела на него с нескрываемым удивлением.
— Икона Пресвятой Девы написана евангелистом Лукой, — пояснил Якуб Марко, словно с дитя разговаривал. — После Вознесения Христа на апостолов снизошла благодать, и они получили возможность творить чудеса и нести слово Божие всему миру. Наша икона написана в Иерусалиме, и... да разве ты не видел?
— Я видел, — кивнул Марко. — Но все еще не понимаю, зачем ради этого штурмовать монастырь. Они же не сарацины!..
Нури в углу многозначительно закашлялся.
— Прости, — повинился перед ним Марко. — Я не хотел.
Роберт слушал их вполуха, попутно поражаясь, насколько легко Марко принял наличие мусульман в обители. Их было немного: легкий Нури, улыбчивый Сами, незаметный и кроткий Месут, порывистый и едкий Илкай. Спасенные там и спрятанные здесь, они не потеряли веру в своего Пророка, но к своим исконным врагам относились, как к братьям, и участвовали в жизни монастыря наравне со всеми. Просто не важным был их цвет кожи, и Марио как-то сказал, что любовь человеческая есть самое большое чудо на свете, и глядя на то, к одни собираются защищать других, Роберт начинал это понимать. Не верить разумом, но разуметь сердцем, а Марко, видимо, сразу родился с этим знанием, и с истовой верой, и с неожиданным пониманием, что и как должно быть в этом мире. Роберту даже было немного жаль, что когда все закончится, Марко с ними не останется.
— Они придут сюда за святыней, — говорил Якуб спокойно. — Придут и попробуют взять ее по праву сильного, потому что если у них получится, то тогда так же они могут взять и нашу страну, и ничего их не остановит, ни законы человеческие, ни законы божьи. Поэтому мы должны им помешать.
— И как-то отвлечь инквизитора, — напомнил Лукаш. — Потому что если мы будем обороняться всеми имеющимися у нас силами, нас сожгут. За укрывательство на освященной земли неверных, за блаженного колдуна и за англичанина, который переписывает библию с латыни на старосаксонский. В общем-то, сейчас в Риме сжигают и за меньшее.
— Зато точно понятно, что делать, — Якуб пожал плечами. — Идите отдохните, у нас есть еще полдня и вся ночь. А я пока переговорю с Тони и Юргеном. Раз уж мы будем воевать, мне бы хотелось иметь парочку запасных планов. Так, на всякий случай.
— На Аллаха надейся, а верблюда привязывай, — значительно согласился Нури.
Марко не выдержал и засмеялся.

Хабьеру казалось, что воздух звенит от напряжения. Он проснулся неожиданно, вокруг стояла темная, чернильная ночь. Хабьер вознес хвалу Господу, запалил лучину и принялся составлять письмо в Рим. Он уже решил, что Ясной Горе в депеше будет отдано несколько строк, причем тон намеренно был достаточно холодным. Посланник церковного трибунала лучше всех знал, как алчно высокие чины реагируют и на хулу, и на здравницу, поэтому, чтобы защитить такое славное место от следующего легата, ему нужно было сделать так, чтобы епископат не заинтересовался.
Он уже почти составил письмо, когда в дверь тихонько кто-то поскребся. Недоумевая, кто мог к нему прийти, Хабьер задул лучину, на всякий случай проверил кинжал в рукаве и только потом открыл дверь. На пороге обнаружился брат Марио, и глаза его блестели в темноте совершенно по-кошачьи.
— Так и знал, что ты не спишь, — удовлетворенно сказал он. — Пошли.
— Куда? — Хавьер не понял, но послушно вышел из кельи.
Строго говоря, брат Марио оказался почти единственным, с кем Хавьер в обители вообще разговаривал. Остальные братья своего общества ему не навязывали, лишь отвечали на вопросы, когда он к ним обращался, и все. Хавьер привык, что в монастырях хранят свои секреты, но здесь он был удостоен только беседы с настоятелем, короткой прогулки по территории монастыря и знакомством с братом-библиотекарем Оливером, который выглядел как разбойник с большой дороги, и Хавьер подспудно опасался лишний раз дышать на то, что он читал, так что единственной его связью с людьми оставался Марио — он принес в скрипторий еду еще раз, вечером, рассказывал, какой была проповедь отца-настоятеля. Впрочем, была еще одна тема — что сегодня на ужин, но этой беседой, как Хавьер понял, Марио удостаивал вообще всех встреченных им на пути. И вот сейчас, на исходе второго дня (или в начале третьего, это еще как посмотреть) Марио оказался на пороге его кельи, и с решительным видом тянут растерянного Хавьера в непроглядную темноту. Самым удивительным было то, что Хавьер послушался и пошел.
— Все спят, — шепотом делился с ним Марио на ходу, ловко обходя видимые только ему неровности дороги — Хавьер вот например чуть не упал пару раз. — Это правильно, нужно спать и видеть сны, чтобы хорошенечко подготовиться к новому дню.
В голосе Марио было столько удовлетворения, что можно было решить — спокойный сон братии его прямая заслуга. Хавьер усмехнулся своим мыслям, скоро осенил себя крестным знамением, проходя мимо собора, но Марио не дал ему задуматься, а повел дальше, мимо тихих конюшен, где спали лошади, мимо загадочного яблоневом сада, который уже начал потихоньку погружаться в туман, чуть дальше — к укрепленной части стены. Ловко, ну кошка, не иначе, вскарабкавшись по приставной лесенке, Марио сел на каменную стену, свесив ноги вниз, и приглашающее похлопал по каменной кладке рядом с собой. Чувствуя себя не самым умным на свете человеком, Хабьер полез следом.
— Смотри, — сказал ему Марио, и запрокинул голову.
Хабьер посмотрел. Весь горний мир упал на него сверху, с размаху, наотмашь. Хрустальное кружево необычайно ярких созвездий танцевало причудливый танец. Постоянно вспыхивали звезды, такие близкие, какими Хабьер их ни разу не видел — не в горах, не в море, не в Риме, и все вокруг было таким нереальным, что слова кончились совсем.
— Чудно, правда? — негромко спросил Марио, потом подумал, и сам себе ответил. — Чудно.
— Спасибо, — совершенно искренне ответил ему Хабьер.
— Иди спать, — посоветовал Марио беззлобно. — А я еще посижу, посмотрю. Красиво.
Спалось Хавьеру в ту ночь удивительно хорошо.

Последние два дня были для отца-настоятеля не самыми простыми. Инквизитор не требовал особенного внимания, но Юрген на всякий случай попросил Сами и Нури приглядеть за ним, а сам отправился разбираться с насущными делами — лето выдалось урожайным, и брат Мирослав просил его составить список первоочередных задач, на которых братии следовало сосредоточиться. Ночная гроза не оставила следов на монастырских постройках, но сено для скота стоило все-таки перебрать. Стивен просил у него помощи — некоторым пассажам он не мог подобрать значения, и Юрген, тихонько пробравшись на конюшню, застрял там на добрых три часа, до хрипоты споря со Стивеном о трактовке Страшного Суда. Стивен, хоть и знал, что Инквизитор находится в монастыре, совершенно не предавал этому никакого значения, хотя его учителя сожгли на костре во славу Божию, и Юргена, например, это все очень расстраивало.
— Чему быть, того не миновать, — усмехался Стивен, обмакивая остро наточенное гусиное перо в киноварные чернила, а Юрген, вспоминая об опасном госте, богохульно ругался себе под нос.
Опасный гость, впрочем, все время проводил в скриптории, никуда не отлучаясь. Юрген почти поверил, что все еще образуется, когда на излете второго дня к нему подошел Мирослав и сжато рассказал о тевтонцах. Вспыхнула и погасла в глазах Юргена покаянная горечь, он секунду молчал, а потом спросил у Мирослава, что сделано и кто предупрежден.
Оказалось, знает Тони, Томас, тройка разведчиков и монашек, оказавшийся не монашком, а присланным вестником, явившимся на Ясную Гору из-за старых долгов.
— Мы не хотели говорить, пока не будет всех новостей, — пояснил Миро, пряча глаза долу. — Ты же знаешь, мы самостоятельные — когда есть возможность тебя не тревожить, предпочитаем справляться собственными силами.
Юрген мог бы напомнить ему несколько не самых удачных битв, которые начались именно с того, что кто-то понадеялся на собственные силы и упустил синицу из руки, но вовремя одумался — сделанного не воротишь, да и не ему судить своих подопечных.
Приняв решение — спорное, сложное, тяжелое — удалиться от мира почти девять лет назад, когда от трех сотен осталось три десятка людей и полдюжины сарацин, когда на руках у него висел Марио, а дома ни у кого из них не было, Юрген вспомнил о заброшенном монастыре павлинов, который после нашествия гуситов не то чтобы пустовал, но требовал к себе лучшего отношения, и в его голову пришла странная, но вместе с тем спасительная мысль.
Тогдашний настоятель принял постриг страждущих, и так воины стали монахами, смиренными отшельниками, которые живут скрытно и просто, смиряя тело и душу после изнурительного паломничества к Святой Земле за истиной. С телом проблем не возникло — солдаты по натуре, монастырский устав они приняли легко, а вот с душой все никак не получалось: они задавали слишком много вопросов, на которые у Юргена не было ответов.
Впрочем, он так любил их, что не хотел для них ничего иного.
И вот теперь тевтонцы. Поблагодарив Мирослава и передав ему несколько распоряжений, в большей степени касающихся сохранения припасов и организации работы на ближайшие несколько часов, Юрген на час заперся в своей келье и вышел оттуда уже точно знающим, что нужно делать.
Весь следующий вечер у него заняли разговоры с братьями — поодиночке и группами. Он дотошно, спокойно и уверенно излагал то, что по его мнению они должны были делать, и монахи, в одночасье ставшие воинами снова, теперь слушали его, не задавая вопросов.
К самому зениту ночи Юрген охрип, устал, почти валился с ног, но был уверен, что они обязательно выстоят.
И тогда на пороге его кельи появился Марио. В руках у Марио было огромное блюдо, заполненное едой, а в глазах у Марио была святая уверенность в том, что Юрген сейчас, немедленно все это съест.
Отступать было некуда. Юрген справился.

В келью к инквизитору Марко снова не пошел. Он был уверен, что назавтра отбрехается от всего, да и если шведы выступят завтра, никакой нужды в объяснениях и не случится, а тратить время на бесполезные занятия Марко Ройс всегда почитал неразумным.
Нельзя сказать, что он не верил в Господа — верил, конечно, но без той покорности, которая оказалась присуща его новым знакомым, и без детской наивности, которой в полной мере обладал Марио. Марко просто жил, не откладывая до страшного суда то, чего бы ему хотелось, а последние спокойные часы перед завтрашним непростым днем ему хотелось провести рядом с Робертом.
Роберт сидел в своей келье и чистил свой длинный, в две ладони, кинжал.
— Мы всегда были разведчиками, — объяснил он, хотя Марко ни о чем не спрашивал. — Арбалет да нож, вот все мое оружие. На мечах Тони сильнее.
— А как же знаменитые четыре удара? — Марко лукаво улыбнулся, разминая затекшую спину.
— Это не для благородного боя, — Роберт дернул уголком рта. — Это для дисциплины, скорее. Ну и так, чтобы наверняка.
Марко вспомнил, как увидел его впервые — смертоносный, сосредоточенный, без рясы, с каплями пота на шее.
— А что еще у тебя для дисциплины?
— Не ты, — Роберт тяжело вздохнул, откладывая оружие на стол. — Я бы спросил тебя, за что ты пришел сюда, но Господь наверное так пошутил надо мной...
Марко тряхнул головой.
— А Господь тут причем? — спросил он тихо. — Я тебя искал и я тебя нашел. Что тут непонятного?
Роберт задул лучину, погружая келью в темноту. Марко хотел было сказать, что ему нужно видеть, Марко хотел было вдохнуть, Марко хотел засмеяться, но его губы оказались запечатаны совсем не братским поцелуем, и Марко утонул в огне.
На корабле случалось всякое, Марко знал, что сейчас произойдет, но никогда в жизни раньше его так ни к кому не тянуло. Да, Марко себе Роберта придумал — того Роберта, из рассказов Камиля, но этот Роберт, живой и настоящий, с бронзовой кожей, светлыми глазами, рубленными фразами, этот Роберт был во много раз лучше того, придуманного. Этот Роберт был настоящим. Он укусил Марко за губу, он запутался в рясе, он толкался в руку, он был жадным и требовательным, этот Роберт, и Марко жалел только о том, что лучина не горит и он не может все это еще и увидеть.
Впрочем, он умел довольствоваться тем, что имеет, и был рад тому, что чувствовал.
Кожа Роберта — молоко и мед, Марко ладонями изучал карту шрамов под тихие комментарии — сарацины, шведы, саксоны, наваррцы, фламандцы. Стоны Роберта — колокольный звон в во время пасхальной службы — ликование и восторг. Вкус Роберта на языке — соль и пот, и тяжесть плоти, и горячий жар в паху от каждого прикосновения, каждого вздоха, каждого запретного поцелуя. Марко не думал о грехе — не было грехом то, что сейчас с ними происходило, а что думал Роберт, до поры до времени оставалось при Роберте.
Плоть к плоти, дыхание к дыханию, боль и познание соединились в одном ликующем крике на двоих, и Роберт упал на Марко сверху, а Марко ошарашенно думал, что желание его сбылось — он по локоть увяз в костре по имени Роберт Левандовски и совершенно не собирался отступать.
— Спасибо тебе, — сорванно прошептал Роберт. — Спасибо, что ты нашел меня.
А через секунду они уже спали. Как по волшебству.

Между Бдением и Утреней в обитель оказалась полна деловитого возбуждения. Выспавшиеся монахи что-то куда-то сосредоточенно несли, передвигали с места на место, тут и там слышались возбужденные голоса и довольный смех. Хабьер тоже поддался этому радостному настроению, помогая румяному Бартошу перенести стесанные доски к южной стене монастыря, а потом столкнулся со стоящим посреди двора братом Мирославом, который с величественным видом руководил передвижением скарба.
— Доброго утра, брат, — чинно поздоровался брат-эконом. — Затеяли тут большую уборку. Прости, что отвлекли тебя от святых книг. Я постараюсь, чтобы после обеда никто не беспокоил тебя.
— Рад хоть немного отплатить Ясной Горе за гостеприимство, — Хабьер слегка наклонил голову. — Но, кажется, время Утрени. Настоятель скажет сегодня слово?
— О, да, — брат Мирослав тонко улыбнулся. — Настоятель скажет.
Он сделал приглашающий жест, и Хабьер, отряхнув руки, пошел к храму.
В небольшом, кажется, помещении, собралась вся обитель.
Утреня — одна из самых красивых служб, и Хабьер, стоящий в окружении братьев, затянул давно въевшиеся в память слова, сейчас, впрочем, наполненные смыслом. Хабьер славил Господа, и, может быть впервые, чувствовал Господа рядом с собой.
Настоятель стоял перед алтарем, за ним тихо улыбалась Святая Дева, и громкий, раскатистый голос наполнял словами объем храма от мощеных плит до самого купола.
Настоятель говорил с братьями о свободе, которую Бог даровал своим детям, о борьбе, которую грешные души ведут каждый день, и о неизбежной победе, которая достигается не только слепой верой, но и действием: осознанным, осязаемым, разумным. Настоятель напоминал, что Господь велик в великой мудрости Его, но решения человек волен принимать сам, и в этом его спасение, ровно как и проклятье.
Все сказанное находило живейший отклик, и Хабьер, как и остальные, ловил каждое слово, как величайшую драгоценность.
— Amen! — торжественно прозвучало над сводами главного монастырского храма, и братья подхватили этот клич — уже не церковный, а, скорее, боевой.
— Amen! — выкрикнул Хабьер вместе с остальными.
Ему остро захотелось испросить у отца Юргена разрешения остаться в монастыре еще на какое-то время, уже не в качестве посла высокого трибунала, но как брата, и, постепенно укрепляясь в этом своем желании, Хабьер решил, что после Вечерни обязательно об этом с настоятелем поговорит.
Служба закончилась, братья подходили за наставлением, и каждому отец Юрген говорил несколько слов. Дошла очередь и до Хабьера.
— Я надеюсь, ты нашел то, что искал, брат, — отец-настоятель смотрел на своего гостя с совершенно непередаваемым ощущением.
— Даже больше, чем я рассчитывал, — честно ответил Хабьер. — Могу я испросить разговора сегодня вечером?
— Вечером? — Юрген слегка улыбнулся. — Отчего же нет? Конечно, мы поговорим.

— Сейчас не нападут, — Тони сидел на корточках, привалившись спиной к стене и закрыв глаза. — Незнакомая местность, монастырь на холме. Они, конечно, очень наглы, но не безумны. Ближе к обеденному времени, когда, по уставу, братья должны собраться в трапезной. Не исключено, кстати, что в подлеске сейчас их разведотряд. Стадо сегодня не выводили?
— Большая уборка же, — Лукаш сделал неопределенный жест. — Аркадиуш и Бартош делают вид, что вычесывают овец, а на самом деле сносят припасы в дальние кладовые. Хорошо, что инквизитор на своем месте, за ним следит Илкай. Эмре с Нури, Сами готовит стрелы, Месут занимается своими мазями, но это он впрок. Я решил ему не мешать.
— Хорошо, — Тони удовлетворенно кивнул.
— Мы так и будем ждать, пока они начнут? — Якуб, привыкший по роду службы к быстрым, упреждающим нападениям, с трудом переносил ожидание неминуемой атаки.
— Мы будем ждать, — терпеливо пояснил ему Томас. — Потому что начать должны они. А мы выйдем, как и договаривались: по пять человек на склон, чтобы никто не прошел с тылу. Стрелы и арбалетные болты с ночи спрятаны в траве, там же мы оставили фляги с чистой водой — на всякий случай. Резерв остается за стенами. Если они обломают о нас зубы, кто-то должен будет подлатать оставшихся, а если прорвутся — то продержаться, пока все, кто должен, покинут монастырь подземными ходами.
— Все сделаем так, как решено, — Лукаш сжал предплечье Якуба. — Нужно ждать — значит, будем ждать.
Тони открыл глаза.
— А где Юрген?
— Он к Марио пошел, — Якуб криво улыбнулся. — И если ты спросишь, где Роберт, я тебе не скажу. Был с восточной стороны, проверял укрепления. Новенький с ним.
— Хорошо, — Тони позволил себе совершенно неуместную сейчас улыбку. — Повезло Роберту с новеньким. Да не переживайте, братья. Мы еще повоюем.
Со стены послышался тихий свист — Бастиан жестом показал, что от леса отъехали конные всадники.
— Надо же, самоубийцы, — с деланной веселостью заметил Томас.
— Ну, им же хуже, — в голосе Тони сквозила явная сталь. — Тогда за дело. И постарайтесь все вернуться, поняли?!
Лукаш коротко кивнул, и они с Якубом заспешили к восточным воротам. Тони переглянулся с Томасом, знаком показал Бастиану, что он все понял, и поспешил в противоположном направлении — его место сегодня было у ворот западных.

Хабьера отвлекла от Евангелия от Матфея странная, противоестественная тишина вокруг. Обыкновенно, в это время он улавливал голоса братьев, спешащих в трапезную, шум молота от кузни, скрип дерева, лай собак — простые, понятные звуки, из которых складывалась простая понятная жизнь, но от наступившей тишины Хабьер почти оглох. С некоторым усилием разогнув затекшую спину, он аккуратно закрыл книгу и медленно спустился из скриптория в монастырский двор.
Там никого не было. Только утром полная деятельных, улыбающихся людей обитель сейчас казалось оставленной без присмотра, покинутой, и только ветер приминал к земле траву возле хозяйственных построек.
Хабьер с шумом выдохнул, проверил кинжал, спрятанный в рукаве, и поспешил к той лесенке на стену, по которой они с Марио забирались ночью.
Картина, открывшаяся ему, оказалась хуже того, о чем он мог подумать.
У подножья холма выстроились в ряд конные всадники с копьями наизготовку. Монахи, сменившие рясы на практичную одежду воинов, живым щитом заслоняли собой обитель. Впрочем, на склонах стояли не монахи, но солдаты, готовые защищать свой дом, спокойные, уверенные в своей правоте. Хабьер вспомнил утреннюю проповедь и внутренне взвыл. Выходит, они все знали, но по каким-то причинам не посчитали нужным доверить инквизитору свои горести.
Над конными рыцарями в тяжелых латах развевалось знамя тевтонского ордена, Хабьер, прищурившись, узнал в самом рослом из них Златана Ибрагимовича — верного слугу шведской короны, и грязно выругался себе под нос.
Он ни секунды не сомневался, что монастырь обречен — численное преимущество было на стороне шведов, но он и не колебался ни секунды, точно зная, на чьей стороне сегодня умрет.
Время стоило дорого, Хабьер вихрем слетел со стены и направился в сторону конюшен, и на пороге нос к носу столкнулся человеком, которого меньше всего ожидал здесь увидеть.
— Ты?! — непроизвольно вырвалось у Хабьера.
— О, смотри-ка, и правда инквизитор, — пробормотал Стивен.
С той жаркой душной константинопольской ночи он мало изменился, Хабьер узнал его сразу, хотя, наверное, с тех пор просто не мог его забыть.
— Ты?! — Хабьеру казалось, что он начнет убивать прямо сейчас, и рука сама потянулась к кинжалу, но прозорливый Стивен схватил его за плечи и хорошенечко встряхнул.
— Давай потом подеремся, — предложил он, криво улыбаясь. — Если захочешь. Сейчас пора этих малахольных спасать. У тебя оружие в келье? Пошли, заберем. Я лошадей как раз седлал.
— Почему они про тебя ничего не сказали?
— Потому что знали, предъяви они меня тебе, ты тут все немедленно спалишь, — буркнул Стивен. — Они же не знали, почему.
— Надо было тебя тогда сжечь, — самому себе сказал Хабьер, и Стивен улыбнулся ему в ответ.
— Надо было, а теперь поздно. И поторапливайся, ты же не хочешь пропустить все самое интересное?
Собрались они быстро. Стивен утащил запасную куртку Хабьера, тот пробовал протестовать, но потом бросил, и во двор они вылетели полностью готовые к любым неприятностям, но тут на их дороге оказался Марио, который стоял, уперев руки в бока. Отчего-то Хабьеру стало не по себе.
— Где все? — требовательно спросил Марио.
Стивен, словно против воли, указал ему за стену.

Противники стояли, не двигаясь, знамя тевтонского ордена трепал ветер. Защитники монастыря ждали удара, тевтонские рыцари ждали знака начать, и было в этом ожидании что-то странное, даже противоестественное, словно все застыли перед невидимой чертой, и любой резкий звук, да хоть свист даже, заставил бы каждую сторону сорваться в первом движении, а там… или поражение, или победа. В этой неизвестности состояла сейчас их жизнь, сжатая до границ небольшого, в сущности, пространства, покрытого ковром мягкой летней травы.
Лукаш смотрел прямо перед собой, рядом хищно скалился Якуб, чуть дальше улыбался Марко, а Роберт, спокойный, что твое полено, непроницаемо глядел мимо. Лукашу чувствовал каждого из них, и ему не было страшно — Лукаш был ко всему готов. Он почти физически чувствовал напряжение, подвешенное в воздухе на тонком волоске, и за секунду до того, как все лопнуло, над холмом раздался возмущенный возглас, заставивший всех вздрогнуть от неожиданности.
— А обед?!
Лукаш закусил губу, узнав голос Марио. Он хотел закричать, хотел кинуться назад, но прежде чем хоть что-то успело случиться, холм затопил невыносимо-яркий белый свет. Лукаш прикрыл глаза.
Мгновением позже он обнаружил себя в трапезной, за длинным столом, по правую руку от Якуба, где он и сидел обычно во время завтраков, обедов и ужинов. Во главе стола восседал потрясенный Юрген, рядом с ним были и растерянный Миро, и потерявший дар речи Хабьер, и все остальные. Лукаш осмотрелся, потряс головой — за столом действительно сидели все обитатели монастыря, переодевшиеся кто в обычные рясы, кто в родное восточное облачение, словно большой битвы и не было. Хотя, строго говоря, она на самом деле действительно не случилась.
— А… где тевтоны? — глупо спросил совсем растерявшийся Хабьер.
— Дома, — легкомысленно отозвался Марио, входя в трапезную с огромным противнем ароматного жаркого. — Их ведь наверняка тоже кто-то ждет на обед, да?
— Да, Марио, — Юрген наконец-то справился с собой. — Спасибо, что позвал нас к обеду. Я уверен, все получилось очень вкусно.
— Приятного аппетита, — лучезарно отозвался Марио, и скромно присел на краешек лавки.
Лукаш вдруг понял, что очень сильно голоден.

Вечер выдался на диво тихим. Хабьер сидел на стене, на том же месте, что и ночью, лениво размышляя о чудесах. Закатное солнце окрашивало луг перед монастырем в королевский золотой цвет, а на горизонте ярко алым цветком распускалось закатное солнце.
Внизу, возле храма, нисколько его не стесняясь, совершали свою вечернюю молитву сарацины. Стивен возле конюшни чистил лошадей, и лопатками Хабьер чувствовал на себе его внимательный взгляд. Марко и Роберт тренировались в яблоневом саду, Мирослав стоял на крыльце с озабоченным лицом, остальные братья отдыхали в кельях.
Со спины раздался легкий шорох, и Хабьер повернул голову, точно зная, кого увидит рядом с собой.
Марио выглядел довольным, как человек, который закончил трудную работу, и полностью удовлетворен плодами рук твоих.
— Красиво, — сказал он, усаживаясь рядом с инквизитором. — Кстати, все забываю спросить, а зачем ты к нам приехал?
— Я искал Бога, — отозвался Хабьер рассеяно. Причина уже не казалась ему такой уж и важной.
Марио некоторое время молчал.
— Ты глупый, — наконец сказал он снисходительно. — Ты что, разве не знаешь? Бог есть любовь!
И, оставив потрясенного Хабьера наблюдать за закатом, Марио ловко спустился по лесенке, неспешно направившись к кухням. Там его, наверное, давно уже ждал Юрген.

Часть первая

@темы: 2 этап, Team Bundesliga, Football Autumn Fest 2017

Название: Там обитают драконы
Автор: team Romanic alliance
Бета: team Romanic alliance
Размер: миди, 7100 слов
Пейринг, персонажи: ИспанияСерхио Рамос, Фернандо Торрес; ФранцияОливье Жиру, Лоран Косельни, Адриен Рабьо; ГерманияМаксимиллиан Филипп, Бенедикт Хеведес, Юлиан Вайгль, Леон Горецка, Феликс Пасслак
Категория: джен, слэш
Жанр: драма, тленивсеплохо, Вторая мировая-АУ
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: У каждого из них был шанс. Но Фернандо отказался от него, Оливье не захотел воспользоваться, а у мальчишек этот шанс отняли.
Предупреждения: На войне не бывает хэппи-энда, даже если война закончилась, а ты выжил.
Примечания: Название от латинского Hic sunt dracones, означающего неизвестные территории на средневековых картах. В историко-исследовательском приступе авторы хотят поделиться с вами материалами, на которые опирались в процессе написания текста. Испания: фильм «Там обитают драконы» (2011); Франция: пьеса «Это случилось в Виши» А. Миллера, статья «Освобожденная Франция, или „Cherchez la femme“» М. Шехтмана, альбом фотографий «Парижане под оккупацией»; Германия: фильм «Академия смерти» (2004), сериал «Наши матери, наши отцы» (2013), книга «Два брата» Б. Элтона.

No use to pray, there's no one listening
I will die anyway.
(здесь и далее – песни группы Sabaton)

Июнь 1936
Хихон

Во всем этом должен быть смысл, думал Фернандо, стоя на нижней палубе парохода и глядя на медленно надвигающийся испанский берег. На самом деле, конечно, берег оставался на одном месте, это пароход и Фернандо (как и несколько сотен других людей) на его борту приближались к земле, но Фернандо казалось, что неподвижен как раз он сам.
Кто-то толкнул его в спину, извинился с хриплым акцентом и поспешил дальше, минуя Фернандо на пути к тому месту, где пароход и Испанию соединял трап. Фернандо рассеянно поглядел ему вслед, подхватил свою походную сумку и влился в жидкую толпу желающих сойти, более чем на половину состоящую из матросов.
Мало кто теперь стремился в Испанию. И почти совсем никто не собирался сюда возвращаться из других стран.
Кроме Фернандо.
Одинокий солдат у трапа козырнул ему и предостерег:
— Поосторожнее на улицах, падре. В Хихоне сейчас… неспокойно.
Фернандо сдержанно кивнул и улыбнулся.
Во всем этом непременно должен быть смысл, думал он, шагая по темному переулку — размеренно, как привычный к переходам на большие расстояния человек. Родной город он узнавал и не узнавал одновременно. Может быть, из-за темноты, может быть, из-за того, что прошло довольно много времени, хотя что может быть относительнее времени? За пять лет ребенок выучивается ходить, говорить, читать и писать и из комка плоти, наделенного только животными инстинктами, превращается в человека, способного постигать законы Вселенной в каком-то объеме. За пять лет вчерашний школьник становится взрослым человеком, закончившим университет и получившим образование и профессию.
Или же за пять лет молодой священник, покинувший родину, остается все тем же священником — ничего не добившимся, не имеющим никакой особой цели. Стоящим на месте и наблюдающим, как на него надвигается жизнь.
Жизнь, в последние годы слишком густо перемешанная со смертью.
Европу лихорадило, это видел даже Фернандо, несмотря на свою удаленность от мирских забот. Ветераны — в крохотном захолустном городке, где находилась принявшая его католическая церковь, конечно же, были и побывавшие на войне — рассказывали о сражениях, крови и грязи. За пять лет грязи и крови в их рассказах становилось все меньше, а доблести и мужества — все больше, но Фернандо чувствовал в них то, чему не хватало ему самому.
Желание жить.
Желание выжить.
Эти два желания так тесно переплетались между собой, что он в конце концов перестал понимать, где заканчивается одно и начинается другое. И не являются ли они единым целым.
Ветеранов в их городке было всего несколько человек, и один из них был старше Фернандо меньше, чем на десять лет. И короче на обе ноги.
Должен был быть какой-то смысл в том, что Фернандо слушал его рассказы, смотрел в его глаза и чувствовал в нем то, чего не было в нем самом. То, что впервые всколыхнулось внутри него, когда он услышал о том, что происходит на его родине.
Когда за несколько лет до этого Серхио уговаривал его уехать, Фернандо еще плохо понимал, чем ему лично грозит принятая конституция. Он совсем недавно закончил семинарию, а Серхио уже стал сержантом и готовился к стремительной военной карьере, поэтому противостоять ему было сложно.
Серхио устроил все сам — даже списался с каким-то из своих друзей в Англии, который обещал помочь Фернандо на первое время. Он и нашел приход, в котором приняли Фернандо — и это было поистине чудом в протестантско-прагматичной Великобритании. В этом приходе Фернандо пробыл пять лет — и покидать его было едва ли не труднее, чем Хихон.
И в этом тоже должен быть смысл, думал Фернандо, поднимая голову и глядя на небо. Освещения на улицах почти не было, и он прекрасно видел и луну, и звезды. Завтрашний день обещал быть безоблачным и жарким, а пока что от мостовой исходило приятное тепло. В котором Фернандо, как ни старался, так и не мог ощутить ничего похожего на домашний уют, ожидающий путешественника после возвращения.

Дом встретил его тишиной и темнотой — как и весь город. Хихон притих, и Фернандо чувствовал себя неуютно. Так же неуютно, как когда впервые ступил на землю Альбиона. Но там это чувство было понятным и вполне естественным, здесь же Фернандо должен был чувствовать себя спокойно и уверенно.
Он же вернулся домой.
Если он еще мог называть этот город своим домом.
Сквозь замазанные чем-то окна пробивался тусклый свет луны, и Фернандо с трудом, но все же мог различить, куда наступает. Под сапогами — сколько недоуменных взглядов он поймал на пароходе от попутчиков — что-то хрустело и один раз противно чавкнуло. Фернандо подавил тошноту и обошел все комнаты, проверяя — что? Он и сам не знал.
Было бы правильнее, наверное, сначала найти лампу, если в таком разгроме уцелела хоть одна, чтобы осматривать дом при более надежном источнике света, чем равнодушная луна, но Фернандо не торопился что-то искать. Он просто медленно ходил и смотрел.
Глаза быстро привыкли, и скоро он уже различал очертания предметов более или менее четко. Мешало только то, что эти предметы по большей части были поломаны, покорежены или просто опрокинуты: в многоногом хромом чудовище, опрокинувшемся на спину посреди комнаты Фернандо не сразу признал стол, за которым они собирались на обед и ужин. Чудом сохранившаяся ставня висела на одной петле и время от времени покачивалась на незаметном сквозняке, издавая тихий, на грани слышимости скрип. В углу громоздилась бесформенная куча, в центре которой Фернандо увидел искалеченную голову Девы Марии.
Днем он непременно наведет тут порядок и посмотрит, что еще можно спасти, восстановить, во что еще удастся вдохнуть жизнь. А пока что Фернандо просто ходил и смотрел.
И был даже рад тому, что милосердная темнота скрывает от него полную картину.
Обойдя весь дом, Фернандо вернулся в кухню и, уже занеся ногу над порогом, замер.
Что-то изменилось.
На полу, мусоре и остатках мебели все так же лежали неровные белесые пятна лунного света. Где-то в углу все так же монотонно стрекотал сверчок. Вся кухня оставалась точно такой же, как когда Фернандо только вошел в нее.
И все же что-то было не так.
Он осторожно отступил назад, вглядываясь в полумрак.
— Зачем ты вернулся, падре? — спросил полумрак знакомым голосом.
Фернандо выдохнул.
— Я тоже рад встрече, Серхио, — сказал он, заходя в кухню.
Из тени чудовища-стола поднялась еще одна фигура — такая же темная, угловатая и неправильная, как все в этом доме, но несомненно живая. И, в отличие от всего остального, эту фигуру Фернандо действительно рад был видеть.
— Зачем ты вернулся? — повторил Серхио.
Он шагнул вперед и остановился в центре самого широкого пятна лунного света. Фернандо окинул взглядом форменные брюки, тускло блеснувшую пряжку, аккуратную бородку.
— Я здесь нужен, — просто сказал он.
Серхио шагнул к нему ближе, остановился совсем рядом, засунув большие пальцы за ремень и слегка покачиваясь, как всегда, когда был в ярости. Настоящей ярости — не такой, которая заставляла Серхио кидаться на противника с кулаками, не разбирая, кто перед ним. Настоящей ярости — когда голос Серхио становился низким и неприятно тихим, а глаза превращались в щелочки.
Его глаз Фернандо сейчас не видел, но взгляд мог представить себе отчетливо. Так отчетливо, что почувствовал его на себе — так, наверное, солдат чувствует прицел вражеской винтовки.
— Кому — нужен? — спросил Серхио. — Твоей пастве?
Он неожиданным и точным движением схватил Фернандо за воротничок, притянул к себе и горячо прошептал:
— Знаешь, что твоя паства делала с твоим домом, пока ты был в Англии? Знаешь? Я тебе покажу. Смотри.
Он повернулся, увлекая Фернандо за собой, и подтащил его к перевернутому столу.
— Смотри. Здесь они жрали. А здесь…
Серхио сделал пару шагов в сторону, к углу, где, как помнил Фернандо, когда-то стояла статуя Девы Марии.
— А здесь они срали. А здесь трахались. Все — в одной комнате.
Серхио вцепился в рясу на груди Фернандо, и шептал ему прямо в лицо — но шепот этот был больше похож на крик. Крик не страха, не горя, а бессильной ярости.
— А сначала они растащили все ценное. А что не смогли растащить — разломали и загадили. Два дня. Два дня, Нандо, им потребовалось, чтобы разрушить твой дом. И, поверь, они получили от этого удовольствие!
Фернандо положил руку на его пальцы и сдавил с такой силой, что Серхио подавился своим шепотом. Несколько секунд они стояли так, молча, глядя друг на друга. Белков глаз Серхио почти не было видно, и Фернандо казалось, что Серхио смотрит на него пустыми глазницами.
— Я своими руками выбрасывал их отсюда, — с горечью сказал Серхио. — Они разбегались, как тараканы. Трусы. Только один в драку полез. Я чуть было не пристрелил его. Как собаку.
— Хорошо, что не пристрелил, — мягко сказал Фернандо и убрал руки Серхио от своей груди. — Они озлоблены…
— Еще скажи, что они не ведают, что творят, — зло перебил его Серхио. — Уж мне-то не рассказывай свою богобоязненную чушь. Я и так от тебя ее в свое время наслушался.
— А лучше бы слушал в церкви, — заметил Фернандо.
Серхио шумно выдохнул и отошел от него, снова оперся на массивную ножку стола.
— Почему ты не остался в Англии? — с тоской спросил он.
— Я уже ответил тебе.
Фернандо отошел к куче хлама, попробовал освободить голову статуи. В нос ударила вонь, стоило только пошевелить обломки.
— А почему ты не поехал, ну, например, в Бильбао? — спросил за спиной Серхио. — Там тоже есть нуждающиеся в спасении.
— Я нужен здесь.
— Да кому ты, к дьяволу, здесь нужен! — взорвался Серхио.
Половицы встревоженно заскрипели, когда Серхио заходил туда-сюда, то и дело пиная попадающийся под ноги мусор. Фернандо не оборачивался, осторожно раскачивая статую, чтобы вытащить.
— Здесь уже года два опасно, — сказал Серхио его спине. — Опасно — особенно священникам. Твоя ряса больше тебя не защитит.
— Я ношу ее не для защиты, — ответил Фернандо.
Статуя подалась его усилиям, и Фернандо начал так же аккуратно ее вытаскивать. Он шагнул назад, и тут статуя вдруг пошла легко — слишком легко, так что Фернандо даже покачнулся от неожиданности. В его руках осталась голова и часть плеча, задрапированного деревянными складками.
— Ты упрямый баран, Нандо, — тоскливо сказал Серхио. — И даже не представляешь, насколько сильно я хочу придушить тебя своими собственными руками. У тебя был шанс — почему ты его не использовал? Зачем вернулся сюда?
— Я уже ответил тебе, — сказал Фернандо, оборачиваясь и баюкая в руках обломок статуи.
— Бар-ран.
Не отвечая, Фернандо прошел мимо Серхио к подоконнику, осторожно смел рукавом осколки стекла и положил свою ношу.
— Знаешь, что всегда меня в тебе раздражало? — спросил Серхио у него за спиной.
Фернандо осторожно погладил глубокую трещину на щеке Девы Марии — в лунном свете казалось, что это след от слезы — и ответил:
— То, что я лучше тебя играю в футбол?
— Что?
В голосе Серхио было слышно столько неподдельного возмущения, что Фернандо против своей воли улыбнулся.
— Во-первых, черта с два.
Серхио снова заходил по комнате.
— Ну да, я уже давно не играю, — согласился Фернандо.
— Не в этом дело, — Серхио шумно вздохнул. — Дело в твоем эгоизме.
Фернандо изумленно обернулся.
Отсюда ему лучше было видно лицо Серхио, чем с порога комнаты — хотя бы глаза уже не выглядели пустыми провалами, пусть и выражение лица невозможно было разобрать точно. Да и не нужно было его разбирать. Фернандо вообще не нужно было смотреть на Серхио, чтобы понять, что тот чувствует и насколько тот зол. И все же это обвинение стало для Фернандо неожиданностью.
— Да, дело в эгоизме, — повторил Серхио, глядя на Фернандо слегка исподлобья, наклонив голову так, словно он был быком на корриде. — Но он не лично твой. Он, мне кажется, всем вам, святошам, присущ.
— Поясни, — попросил Фернандо.
Серхио саданул носком сапога по столу.
— Ты вернулся сюда, зная, что здесь тебя могут избить или убить, — глухо сказал он. — И тебе было насрать на это. И на то, что другие люди будут пытаться тебя защитить. Стой.
Он поднял руку, не давая Фернандо заговорить.
— Я знаю, что ты хочешь сказать. Как и про рясу. Ты не ищешь защиты. И не ждешь ее. И вот он — твой эгоизм. Потому что кроме тебя в этом мире, представь, есть и другие люди. И им может не хотеться, чтобы тебя убили. Настолько не хотеться, что они готовы поступиться службой и воинским долгом, бросить гарнизон и примчаться к полуразрушенному дому, где уже три года никто не живет. Потому что прибыл теплоход из Англии. С которого сошел долговязый священник в армейских сапогах. Ну кто еще, кроме тебя, мог бы так вырядиться?
— В сапогах удобнее путешествовать, — негромко сказал Фернандо.
Серхио расхохотался — громко, со всхлипами, так что Фернандо даже стало немного неуютно, настолько этот смех был громким и внезапным.
— В этом весь ты, — так же неожиданно успокоившись, сказал Серхио. — Тебе насрать на то, как принято, тебе главное то, как считаешь правильным ты. И ты удивляешься, когда я называю тебя эгоистом? Может, не стань ты священником, все было бы не так плохо. А так — на твой собственный, твой личный эгоизм наложился еще и ваш.
— Что значит — ваш?
Фернандо так и застыл у подоконника, словно изваяние, и смотрел на Серхио, которому все не стоялось на месте. Говоря, Серхио то и дело то пинал, то трогал рукой ножку стола, так что она уже начала поскрипывать и зримо шататься, но Серхио этого, казалось, не замечал. Он был весь устремлен одновременно внутрь себя, а своей яростью — и наружу, к Фернандо, и это почти болезненное желание высказаться ощущалось не хуже, чем если бы вместо слов Серхио использовал штык.
— Я уже говорил тебе, — передразнив интонацию Фернандо, сказал он. — Ваш, священнический. Ты приехал сюда в полной уверенности в том, что ты здесь нужен. А кто дал тебе право так считать? Тебя сюда звали? Нет. Тебя просили приехать? Нет. Просто ты решил, что кто-то там сверху хочет, чтобы ты сунул свою голову в петлю заради призрачной возможности — чего? Что кто-то из этих животных раскается? Вдруг поймет, что живет неправильно? Перейдет на сторону добра и света? Смешно.
— Ты очень близок к богохульству, — мягко сказал Фернандо.
— И что?
Серхио еще раз пнул ножку стола, так что она наконец покосилась, и в два шага подошел к Фернандо.
Они снова стояли лицом к лицу, но в этот раз лунный свет освещал Серхио, и Фернандо отчетливо видел, как ходят желваки под его кожей. Серхио смотрел прямо, зло, не обращая внимания на волосы, упавшие на глаза.
— Ты предашь меня анафеме? — спросил он. — Отлучишь от церкви? Не допустишь к причастию в воскресенье? Смешно.
Он широко открыл рот и произнес коротко, чуть дергаясь вперед на каждом слоге:
— Ха. Ха. Ха.
Фернандо смотрел на него и хмурился. За спиной Серхио он отчетливо видел разгромленную комнату, и почему-то они — Серхио и разгром — казались единым целым. Не проистекающим одно из другого, но связанным. Как два ствола, растущие от одного корня.
И это было неправильно и невозможно — потому что перед ним стоял Серхио Рамос, его названый брат, с которым они выросли вместе. А за спиной Серхио была кухня, которую он, Фернандо, любовно обставлял, в которой провел немало тихих и умиротворенных вечеров.
И сейчас, когда Фернадо смотрел на это, везде был разгром.
И в кухне.
И в Серхио.
— Смотри, меня не ударило молнией, — говорил Серхио тем временем. — А знаешь, почему? Я скажу тебе.
Он подался ближе к Фернандо и прошептал, обдавая лицо горячим дыханием:
— Потому что бога в Испании больше нет.

***

Wicked propaganda
Turning neighbors into foes
Soldiers of the Third Reich searching homes

Сентябрь 1940
Париж

Оливье поднялся по ступеням посольства, терпеливо дождался, пока немецкий офицер сверит его документы со списками, и вошел в массивные двери, оставив за своей спиной Францию. Там, где он шагнул на мраморный пол, была уже территория Германии.
— Уже приехали? — спросил Оливье у следующего офицера, проверяющего его документы.
Немец что-то неопределенно проворчал на своем языке, и Оливье согласно кивнул. Вдаваться в подробности и пытаться перевести, что он там сказал, не хотелось. Тем более что, если бы курьер из Берлина еще не приехал, никто бы просто не пропустил его в посольство.
Значит, или документы уже на месте, или от Оливье потребуется нечто иное.
— Пройдите в приемную герра Зейсс-Инкварта за материалами, герр Жиру, — сказал офицер, отдавая ему документы.
Оливье спрятал паспорт во внутренний карман пиджака, позволив себе мимоходом поморщиться.
В приемной герра Зейсс-Инкварта его, похоже, ждали. Секретарь-немец, немногим моложе самого Оливье, что-то старательно переписывал с одного документа в другой, согнувшись над столом. Этот мужчина чем-то неуловимо напоминал Оливье героя Дюма, может, аккуратной бородкой или утонченными жестами. Если бы он был французом, то наверняка бы носил имя шевалье д’Эрбле.
Заметив вошедшего Оливье, секретарь отложил ручку в сторону и потер чернильное пятно на пальцах, только размазывая его еще больше.
— Добрый вечер, Оливье, — сказал секретарь Зейсс-Инкварта, улыбнувшись.
По-французски он говорил пристойно, но не без немецкого выговора. Как-то раз, разговорившись с ним, Оливье узнал, что тот работал учителем французского в одной из немецких школ, пока в какой-то момент не решил перебраться в Париж. Это было еще до войны, и с тех пор герр Хуммельс служил секретарем в немецком посольстве.
Что-то в этом было неправильное, но такими глубокими вопросами Оливье не задавался. Он приходил в посольство Германии для того, чтобы получить материалы, иногда — чуть реже —получить расчет и вернуться к себе в редакцию.
— Ваши материалы здесь, — секретарь протянул ему папку с бумагами. — Я их просмотрел, вроде бы все достаточно пристойно. Но просмотрите, пожалуйста, сами, быть может, я не уловил каких-то языковых нюансов. Только очень прошу, по факту ничего не меняйте. Это подсудное дело.
Оливье возмущенно округлил глаза.
— Как вы могли такое обо мне подумать?
Секретарь улыбнулся.
— Ничего такого. Никому из нас не нужны неприятности, верно?
Он выложил перед Оливье пухлую тетрадь с желтоватыми страницами.
— Немного изменили форму заполнения, — пояснил он, водя пальцем по расчерченным чуть расплывшимися линиями страницам. — Пишете свое имя и фамилию — желательно четко и разборчиво — затем газету, которую представляете, свою должность там, далее дату, точное время — сейчас семнадцать двадцать две — и далее фразу «Материалы и оплата мною получены».
Закончив вносить информацию в графы («Оливье Жиру», «Le Figaro», «13 сентября», «Материалы и оплата…»), Оливье вернул секретарю ручку.
— Только оплату я пока что не получил.
— Естественно, — согласился секретарь, что-то выписывая на сложенном вдвое листке бумаги. — Сейчас зайдете в бухгалтерию, вас там рассчитают. Хорошего вечера, Оливье.
— Хорошего вечера, — согласился Оливье, забирая материалы для газеты и листок с указанием бухгалтерии выплатить ему определенную сумму гонорара за предыдущую публикацию.
Несмотря на то, что Франция уже несколько месяцев как капитулировала, берлинские пропагандисты продолжали строчить пронемецкие статейки, а затем отправлять их в Париж, чтобы там за деньги публиковать их во французских газетах.
Это было лишено логики, но это было оплачено. И пока немцы не жалели дойчмарок, чтобы заниматься пропагандой, Оливье это устраивало. Вот если бы пришлось печатать весь этот бред бесплатно…

Париж жил своей жизнью, игнорируя наличие военных действий где-то на той стороне Европы. Для Парижа не было никакой войны: были кабаре, уличные площадки местных кафе, раскрепощенные девушки, импозантные военные и любовь-любовь-любовь.
Оливье прошел мимо здания комендатуры, расположившейся на углу улицы 4 сентября и проспекта Оперы. Огромные черные буквы готическим немецким шрифтом изрядно портили фасад исторической постройки, но это было не худшее, что могли сделать с городом немцы. Мазнув по транспаранту равнодушным взглядом, Оливье свернул в переулок, повернул еще раз и принялся спускаться по ступенькам вниз. Даже в такое неспокойное время двери борделя не были отмечены какими-либо опознавательными взглядами. Это место все еще осталось для «своих». «Свои» знали, куда идти и сколько раз постучать.
Бордель был арендован на целый вечер и ночь. Поэтому едва одетые мадмуазели скучали по своим комнатам, а за столиками степенные семейные парижане имели культурный досуг под бокальчик бордо.
Оливье не был настроен на культурный досуг, да и степенным семейным парижанином не являлся — у него были другие планы на вечер.
Но отказаться от бокала вина и концерта французской звездочки он все-таки не мог.
Ходили слухи, что красавица на сцене имеет отношение к французскому Сопротивлению и в том числе к укрыванию беглых евреев, но доказать этого никто не мог. А Оливье еще и не было интересно, хотя уж он-то мог узнать, если бы задался такой целью.
Оливье пригубил вино. От трогательного «Мой легионер» певица перешла к воинственному «Вымпелу для легиона». Откровенно скучая, Оливье просматривал документы, которые получил в немецком посольстве. Ничего необычного: статейки, сочащиеся немецко-французской любовью, якобы уходящей вглубь времен. В те самые годы, когда французы были не только гордой, но еще и воинственной нацией — а не теми, кто сдает свою столицу после одной лишь военной операции.
К нему за столик подсел молодой человек с непослушными кучерявыми волосами. Он облокотился на стол, закурил и только после этого посмотрел на Оливье.
— Что дают сегодня вечером?
Только идиот или глухой мог не понять, что этим вечером светское парижское общество наслаждается концертом Эдит Пиаф, игнорируя все жизненные трудности. Но это был лишь пароль, поэтому Оливье непринужденно ответил:
— Воробушка.
Адриен кивнул и полез в карман своего потертого пиджака. Извлек свернутые трубочкой бумаги, передал их через стол.
— Он выходил с тобой на связь?
Оливье покачал головой.
— Уже, наверное, месяц.
Адриен моргнул, тем самым выразив свое недоумение.
— Кто-то говорит, что он уже в городе.
— Ясно, — коротко ответил Оливье, хотя внутри что-то неприятно царапнуло.
Он взял бумаги, развернул их и, не глядя, под напряженным взглядом Адриена, спрятал в свою папку с нацистскими статьями.
— Умно, — заметил Адриен, и Оливье пожал плечами, соглашаясь.
— Когда ты сможешь их передать?
Эдит на сцене перешла на «Париж-Средиземноморье».
— Если он в городе, то скоро выйдет на связь.
Оливье хотелось добавить неуверенное «надеюсь», но он не стал. Ни к чему беспокоить Адриена лишний раз.
Адриен кивнул.
— Есть что-то для нас?
Оливье достал из кармана немецкий гонорар, отсчитал большую часть и передал ее Адриену.
В том, чтобы отдавать французскому Сопротивлению немецкие деньги, Оливье видел что-то неправильное, но извращенно красивое.
Забрав деньги, о происхождении которых он возможно и не задумывался или же не хотел думать, Адриен поднялся из-за стола, прихватив напоследок бокал Оливье, чтобы допить его вино.
— Ну, бывай, Оливье. Смотри, не продай нашу информацию немцам.
Оливье скривился и помахал рукой, очень примерно, зато очень выразительно показывая, куда Адриену стоит пойти.
Адриен и пошел, легко лавируя между столиками, и совсем скоро растворился в полумраке второго этажа борделя.

У Оливье не было планов на вечер. Он никого не ждал, никого не хотел видеть. Но в коридоре своей квартиры, в которой он, вообще-то, жил один, под ноги ему подвернулись чьи-то грязные ботинки, мгновенно разбившие все надежды на уединение.
И хотя поначалу Оливье пробрало холодной дрожью, он довольно быстро себя успокоил: гестапо обычно не разувалось перед тем, как зайти в чью-либо квартиру.
Оливье зашел в спальню, повесил свой пиджак на спинку стула и подошел к кровати, на которой кто-то спал. Оливье присел на край кровати, толкнул бедром ногу спящего. Спящий недовольно заворчал, подтянул к себе подушку и уткнулся в нее лицом, явно не желая общаться с хозяином квартиры.
Немного посидев, Оливье поднялся на ноги.
Рука, до того спрятанная под подушкой, ухватила его за край рубашки.
— Куда?
— Пошел немцев позову, — ответил Оливье. — Скажу, что у меня в постели партизан.
— Если ты скажешь немцам, что у тебя в постели партизан, то тебя расстреляют за связь со мной. А перед этим поимеют.
— И правда, — согласился Оливье. — Так себе перспектива. Тогда чаю пойду налью.
— И мне налей.
После непродолжительной возни на кухне Оливье вернулся с двумя кружками, поставил их на стол и вернулся к своему гостю.
— Вставай, чай готов.
Гость ухватил его за штанину, все еще не спеша вынимать лицо из подушки.
— Не-а. Ложись.
Немного поразмыслив — больше демонстративно, конечно, — Оливье прилег рядом. Для двух мужчин на его кровати все-таки было маловато места.
— Ходят слухи, — Оливье подложил под голову обе руки, вытягиваясь во весь свой немалый рост и свешивая одну ногу с кровати, — что ты в городе.
— Брешут, черти, — ответил Лоран, приподнимая голову.
Стало видно хотя бы один его глаз.
Оливье рассмеялся.
— Ладно. Чего приперся?
Лоран положил голову на бок, глядя на него с хитрым прищуром.
— Потому что у меня нет своей квартиры в Париже.
— Мог бы хоть раз сказать, что пришел, потому что соскучился, зараза, — беззлобно поддел его Оливье.
— Не без этого, — согласился Лоран, вытягивая губы трубочкой и посылая ему воздушный поцелуй.
У них было давно озвученное правило: в первый день их встречи не говорить о работе. Оливье и не собирался, он свято чтил эти маленькие традиции, позволяющие им оставаться людьми при их-то непростой службе. Никогда не было такого, чтобы Лоран приезжал меньше, чем на неделю. В Париже ему всегда нужно было многое: деньги, продукты, оружие, связи, люди. Французское Сопротивление пожирало и людей, и провизию с одинаковым равнодушием.
Лоран погладил его по локтю.
— Прости, что я без цветов.
Оливье хотел было что-то ответить, но, осознав сказанное, чуть не подавился воздухом. Прокашлявшись и поиздавав странные звуки на разные лады, он поднялся с кровати.
— Чай остынет, Лоло.
— Ладно, — Лоран неохотно поднялся с кровати, поправил рубашку и подошел к столу. — Но потом мы вернемся в кровать.
Оливье согласно кивнул, пододвигая к нему чашку. На тарелочке рядом лежали чуть подсохшие печенья. Неделю назад Оливье в приступе бытового эскапизма наводил порядок в доме, пытаясь сотворить из него нечто, хоть отдаленно похожее на жилье, в котором обитают счастливые люди. Его хватило только на то, чтобы постелить чистые салфетки на стол и поставить вазочку с печеньем.
Лорана сухость печенья ничуть не смущала. Он размачивал их в чае и съедал, разбрасывая крошки. Вздохнув, Оливье потянулся, чтобы убрать крошки с подбородка Лорана. Тот перехватил его за руку, тоже привстав со стула.
— Чего ты? — немного растерянно спросил Оливье.
Лоран отпустил его руку и снова сел.
— Жрать хочу. Давай поедим — и потом поговорим.
Несколько озадаченный таким обращением, Оливье пошел на кухню, все свои эмоции вложив разве что в поднятую бровь.
— Нашел себе домохозяйку, — проворчал он и чуть громче добавил: — Давно надо было тебя сдать властям.
— Всегда успеешь сдать меня после того, как мы отлично проведем вечер, — прочавкал Лоран сквозь печенье.
Замечание было достаточно резонным, чтобы Оливье принялся шарить по сковородкам.
Основным плюсом того, чтобы сотрудничать с немцами, кроме гонораров, были карточки на мясо. Поэтому через полчаса они сидели все за тем же столом и ужинали фасолью с мелкими кусочками курятины. Лоран с сомнением косился то на еду, то на Оливье, но ничего не спрашивал и с удовольствием ел.
— Как там Лион? — спросил наконец Оливье.
— Нормально. Тепло, красиво — как всегда, — ответил Лоран. — Я занимался выпуском нашей подпольной газеты, было не до гуляния по городу, знаешь.
— Газе-е-ету, — протянул Оливье. — Мне уже начинать ревновать?
— Да куда там, — отмахнулся Лоран. — Три листка, сложенных пополам. Только нам за это боши не платят.
Оливье пожал плечами.
— Подумаешь, платят, не платят… Так о чем ты хотел поговорить?
Лоран потер затылок, пытаясь пальцами захватить коротко стриженные волосы. Оливье очень нравился жест — и ему тоже нравилось так делать. Они с Лораном буквально соревновались в том, у кого получится захватить побольше волос.
— Так, да, — Лоран собрал с тарелки последние фасолины, закинул их в рот, убрал за щеку. — Завтра я уезжаю.
Брови Оливье поползли вверх.
— Я здесь не за покупками, Оливье, — поспешил пояснить Лоран. — Завтра вечером я уезжаю в Лондон, к де Голлю. Это предложение, от которого не отказываются.
Оливье молчал, задумчиво жевал щеку изнутри. Лоран смотрел на него, чуть насупившись.
— Через Ла-Манш? — наконец-то спросил Оливье, хотя слова застревали в горле. — Это же самоубийство.
— Нет, — прервал его Лоран. — Это так же опасно, как ехать на поезде или лететь на самолете. Хотя я бы выбрал самолет, ты знаешь.
Оливье знал — на начало войны Лоран служил во французских ВВС, где летал на самолете-разведчике Потезе. Свой самолет Лоран любил так, как не любил никого — а затем пришли немцы, и отняли у него и эту любовь, и самолет, и небо, и право быть французом.
Еще Оливье знал, что даже одиночное пассажирское судно может нарваться на мину.
— Ладно, — сказал Оливье, хотя внутри все похолодело.
Это было странным: он знал, что Лорана обязательно убьют, если поймают, но тот факт, что он может уплыть и никогда больше не вернуться — будучи при этом живым или мертвым — пугал его куда сильнее.
Об этом стоило подумать — только не сейчас.
— Оливье, поехали со мной.
Оливье замер. Мыслей в голове в одно мгновение образовалось очень много, но какую из них стоило озвучить, Оливье не знал. Поэтому ляпнул первое, что пришло в голову:
— О нет. Еж — птица сухопутная, предпочитает передвигаться пешком и короткими перебежками.
— Это если ежа бомбят, — Лоран подпер щеки кулаками, смотря на Оливье, — а если нет?
— Мы живем в сороковом году, Лоло. Ла-Манш бомбят.
— Хорошо, — Лоран поджал губы, хотя оба они понимали, что ничего хорошего в этом не было.
Оливье возмущал тот факт, что Лоран решил взять и уехать в Британию. Возмущал тот факт, что он может просто не добраться до Британии. И еще больше возмущало то, что Лоран может остаться там навсегда.
Оливье скрестил руки на груди и откинулся на спинку своего чуть поскрипывающего стула.
— У тебя есть время подумать до завтра, ладно? — осторожно сказал Лоран.
Оливье кивнул, собрал посуду со стола и некоторое время слушал только журчание воды, разбивающейся о тарелки и его руки. Лоран шуршал чем-то в спальне — подумав, Оливье решил, что тот наткнулся на материалы для газеты. А значит, найдет и документы, переданные Адрианом.
— С кем ты встречался? — Лоран подошел почти неслышно, встав настолько близко, что у Жиру по спине к загривку побежали мурашки.
— С Рабьо.
— Не встречайся с ним больше, я не уверен, что ему можно доверять, — Лоран вытащил из папки документы, причитавшиеся ему, свернул их по сгибам и убрал в карман.
— Ревнуешь? — насмешливо поинтересовался Оливье.
— Конечно, — не то в шутку, не то серьезно ответил Лоран и на мгновение коснулся губами его плеча.
— Ладно-ладно, — рассмеялся Оливье и повел плечом. — Иди, я сейчас.

Если бы Оливье делал так, как проще — он бы ни за что на свете не согласился работать на немцев и на Сопротивление одновременно.
Если бы Оливье делал так, как проще — то он не жил бы в оккупированном немцами Париже, не удивлялся тому, как практически не поменялась жизнь парижан и не получал бы от этого странное извращенное удовольствие.
Если бы Оливье делал так, как проще — он бы, не раздумывая, согласился ехать в Британию вместе с Лораном. Потому что там настоящее французское правительство, потому что там де Голль, потому что так он сможет на самом деле приносить большую пользу, чем сейчас. Там, в конце концов, планировал поселиться на какое-то время Лоран.
Но когда Оливье делал так, как проще, а не как посложнее, позаковыристей и похуже для самого себя? Конечно же, Оливье отказался. Сам себя уговаривал, цеплялся за свою квартиру, за свою работу, за свой Париж — хотя, кроме квартиры, ничто из этого Оливье уже не принадлежало. А за своего Лорана зацепиться не смог — не позволила гордость.
И тот уехал. Взял у Оливье рубашку, которая была ему безнадежно велика в плечах, сгреб сухие печенья, перепроверил поддельные документы, поцеловал Оливье в макушку и ушел. За ним закрылась дверь и опустилась ручка.
Еще какое-то время Оливье просто смотрел на дверь, затем поднялся и принялся собирать со стола посуду.
Если бы Оливье делал, как правильно — он бы никогда не жалел о том, что сделал.
Но Оливье редко делал что-либо правильно.

***

It is not about Berlin, it is not about the Reich
It's about the men who fought for them
What peace can they expect?

Август 1945
Берлин

У нового Берлина стойкий привкус пыли. Все серое, почти черное, то и дело рушится очередная стена, поднимая клубы пыли, а все куда-то спешат, останавливаясь только для того, чтобы не оказаться погребенным под строительной грязью.
Максимилиану спешить было некуда. Так что он прогуливался по Унтер ден Линден, разбитой и перекопанной, мимо людей, таскающих жестяные ведра с кусками кирпичей и деревянной щепью. Ему бы тоже работать, таскать камни, пилить дерево или разбирать завалы бундесархива, но его только три дня как выпустили из лазарета, и еще не до конца было понятно, как жить дальше.
Раньше — всего пять лет назад — если ему нужен был совет, Милли знал, к кому обращаться. У него — и его друзей — был учитель, которому он доверял. С которым мог посоветоваться, задать важный вопрос, поспорить об ответе. И сейчас у него было так много вопросов, только Милли отлично знал, что ответов на них сейчас ни у кого нет. Это что-то даже не из философии или теологии, это — из иных пластов реальности.
Милли казалось, что из каждого окна, из проломленной стены, с горы кирпича и мусора, с проезжающих велосипедов каждый смотрит на него и осуждает — бездельника, убийцу и преступника.
И если с бездельником Милли как-то мог согласиться, все остальное категорически не принимал. Если бы его кто-то спросил, то он бы ответил, что это всего лишь особенность человеческого сознания — отрицать то, чему лишь недавно поклонялся.
Милли тоже отрицал. Он же тоже был обычным человеком.
Дома по обе стороны напоминали скорее каркасы, намеки на жилища. Перед домами — мусор. На этих горах девушки в легких летних платьях.
Казалось бы — жизнь. На самом деле — Милли не был уверен.
Он перешел через мост, свернул к Люстгартену. Они могли бы встретиться в Шпандау, ближе к университету, но от одной мысли об этом Милли становилось дурно. Бенедикту, кажется, тоже.
Герр Хеведес уже ждал его, расположившись на одной из лавочек с видом на реку. В руках он держал книгу — вполне обычная ситуация. У Милли на душе даже потеплело: хоть что-то осталось совершенно прежним.
Милли плюхнулся на лавку рядом с учителем и вытянул ноги. Закрыв глаза, смог на несколько мгновений вообразить, что ничего еще не случилось (и не случится).
— Здравствуй, Максимилиан.
Милли открыл один глаз. Нет, все-таки все уже случилось. И непривычно осунувшееся лицо Хеведеса было тому подтверждением.
— Как ты?
Милли неопределенно повел плечами. Ответить было решительно нечего.
— А вы?
Хеведес помолчал — даже плечом не дернул в ответ. Может, размышлял над ответом. Может, пытался привыкнуть к тому, как изменился его ученик за прошедшие несколько лет.
Наконец спросил:
— Работу нашел?
Милли помотал головой.
— Может, в школу?
Мотание головой стало ожесточеннее, грозя закончиться травмой.
— Чему я могу научить? — философски спросил Милли.
Он многому научился за несколько лет — и многое понял. Но то, что он умел, было никому не нужно и даже незаконно, а то, что он знал — знали и все остальные.
Хеведес согласно кивнул. Про себя он так и не ответил. Но все и так было достаточно ясно.
— Что другие учителя?
Милли ни о ком ничего не знал и не слышал. С кем-то встречался в полях, кого-то случайно видел в городе, но это было не то время, чтобы останавливаться и долго вдумчиво общаться со старыми знакомыми. Да и истории в последнее время почти у всех были одинаковые.
Хеведес скользнул взглядом по глади реки, поблескивающей среди жизнелюбивой зелени деревьев, явно задумавшись. Не знал, что сказать, или с трудом это переживал, пропуская через себя каждую историю.
— Герра Штиндля уволили почти сразу и арестовали.
Милли кивнул. Ларсу Штиндлю, доктору педагогики, не повезло больше прочих: он не вышел носом и темной мастью. Милли встретил его как-то на улице, и последнее, что он запомнил, это горькие слова: мой отец — герой Великой войны, а я теперь еврей?
Была в этом своя грустная лицемерная правда.
— Бендеры в городе, я видел обоих, — продолжил Хеведес. — Гросскройц в администрации. Швайнштайгер уехал в Америку еще до начала. Нойер хромает, но живой.
— Звучит как будто не так уж и плохо, — задумчиво сказал Милли.
— Звучит неплохо, — согласился Хеведес и больше ничего не сказал.
— Как герр Хуммельс? — спросил Милли, наконец, поняв, о чем так выразительно молчит учитель.
Судя по недовольному выражению лица, именно об этом говорить Хеведес не хотел. Но он все-таки ответил:
— Уехал во Францию. Ничего не знаю.
Милли задумчиво потер нос. Расспрашивать не хотелось, сидеть просто так — тоже. Конечно, он хотел спросить, знает ли Хеведес что-то о своих бывших учениках — ведь наверняка знает! Но вид усталого и нервного учителя наводил на Милли такую тоску, что он просто не мог больше оставаться в его компании.
Пожалуй, ему стоило самому задаться вопросом о том, как теперь поживают его одноклассники.
— Ладно, — Милли похлопал себя по коленям. — Мне уже пора. До встречи, герр Хеведес.
Учитель пожал ему руку и остался сидеть на лавочке, снова взяв с колен книгу и уткнувшись в нее.
Милли мимоходом отметил, что Хеведес читал на французском, но не придал этому никакого значения, погруженный в собственные мысли.
Разговор с герром Хеведесом облегчения не принес, наоборот, то смутное неприятное чувство, которое щемило у Милли где-то под ложечкой, стало еще сильнее, хотя и не приобрело отчетливости. Зато к нему добавились обида и злость, причины которых Милли тоже не особо осознавал.
В таком состоянии он и явился в администрацию, надеясь найти информацию хоть о ком-то из тех, о чьей судьбе герр Хеведес ничего не знал. Милли даже не удивился, увидев в кабинете герра Гросскройца. В том, что Милли попал именно к нему, можно было бы, наверное, увидеть руку Провидения, ведь его имя прозвучало в разговоре с герром Хеведесом чуть больше часа назад. Может, судьба наконец решила проявить к Милли каплю благосклонности?
Герр Гросскройц его не узнал. Вернее, старательно не узнавал, разговаривал, почти не поднимая головы от бумаг, а Милли сидел напротив и смотрел на его правую руку с четырьмя пальцами. Историю о том, как герр Гросскройц потерял мизинец в мясорубке Нивеля, все они знали наизусть — он рассказывал ее не реже трех раз в семестр, всегда одними и теми же словами. Если бы Милли постарался, он даже сейчас мог бы воспроизвести ее дословно, со всеми паузами и отступлениями.
— Кем вам приходятся все эти люди? — спросил герр Гросскройц, и Милли вздрогнул, возвращаясь в реальность.
Он чуть было не спросил, не шутка ли это. Пожевал губу и коротко ответил:
— Это… друзья.
Полоса везения, кажется, продолжалась. Сам не веря своей удаче, Милли взял листок бумаги с двумя адресами — пусть всего двумя, но зато полученными сразу же, а не спустя долгие недели. Милли уже готов был ходить сюда как на работу, сидеть в очередях, копаться в списках, вывешенных на доске в коридоре, но все это можно было отложить на потом. А пока что Милли мог бежать по указанным адресам, где трудились двое из его одноклассников. Герр Гросскройц назвал три фамилии, но Горецка числился пропавшим без вести. А вот Вайгль и Пасслак были совсем рядом, практически рукой подать.
По пыльной улице Милли не шел — почти бежал, как будто боялся куда-то опоздать. И, еще издали увидев плотно закрытые двери и опущенные шторы на витринах лавки, где работал Юлиан, подумал, что все-таки опоздал.
Лавка выглядела совершенно заброшенной. Милли потоптался у двери, разглядывая облупившуюся зеленую краску, а потом решился и все-таки дернул за шнурок допотопного, каким-то чудом сохранившегося колокольчика.
Конечно же, ничего не произошло.
Постояв еще немного, Милли уже было повернулся, чтобы уйти, но тут за дверью раздался негромкий шорох, потом щелчок, и дверь приоткрылась.
В щель между дверью и косяком на Милли смотрел Юлиан, непривычно серьезный и какой-то серовато-бледный, как будто выглядывал не из темной лавки, а из погреба.
Или могилы.
— Привет, — глупо сказал Милли.
Юлиан смотрел молча, и Милли показалось, что он его не узнал. Или «не узнал», как герр Гросскройц.
— Привет, — наконец ответил Юлиан. — Что-то хотел, Филипп?
— Я… — Милли покусал губу, собираясь с мыслями. — Да нет, ничего особенного. Просто разузнаю. Про всех. Как у кого что сложилось.
— А-а, — непонятно ответил Юлиан. — Зайдешь?
Милли посмотрел над его плечом вглубь лавки, где из-за темноты невозможно было ничего разобрать, и помотал головой.
— Ты вот, работаешь.
Юлиан кивнул, не удивляясь косноязычию Милли.
— Все хорошо у тебя? — спросил Милли, чувствуя, что каждый следующий вопрос звучит еще глупее предыдущего.
— Разве у кого-то сейчас может быть хорошо? — с внезапным, но таким понятным ожесточением ответил Юлиан. — Я работаю, да. В лавке. Доволен?
Милли растерянно отступил на шаг назад.
— Пригодилось, что до академии был таким же мальчиком на побегушках у дяди, — горько сказал Юлиан. — Я пригодился. Хоть как-то.
Милли смотрел на него молча, кусая и без того уже истерзанную губу.
— Еще что-то хотел узнать?
Милли качнул головой.
— Тогда бывай, — заключил Юлиан и добавил в закрывающуюся щель: — Если что, заходи. Попрошу хозяина сделать тебе скидку.
Милли брел по улице, погруженный в свои мысли. После встречи с Юлианом стало еще хуже — Милли никак не мог отделаться от ощущения, что разговаривал не с тем Юлианом Вайглем, которого знал. С которым делил комнату в академии, с которым многажды стоял плечом к плечу на плацу, дрожа от холода и сырости во время утренней разминки. Тот Юле куда-то делся. Исчез. Его место занял совсем другой Юлиан, знакомства с которым Милли хотел бы избежать — теперь, когда это знакомство уже состоялось.
— Осторожно! — крикнул кто-то над ним.
Милли пригнулся и нырнул в сторону — вбитые в академии рефлексы сработали раньше, чем он осознал, что его предупреждают.
На тротуар прямо перед его носом упала балка. Милли постоял немного, переводя дух и разглядывая обожженное дерево.
— Цел? — спросил кто-то, кажется, тот же, кто кричал, но Милли не был уверен.
Он повернулся и проглотил готовые сорваться с губ слова.
— Леон? — вместо этого спросил Милли и заулыбался.
Это точно был Леон, и такая встреча не могла быть ничем иным, кроме знака судьбы.
Леон-точно-Леон смотрел хмуро, совсем не похоже на себя, но Милли обрадовался все равно.
— Вот так встреча, — быстро заговорил он. — А в администрации мне сказали, что ты пропал без вести.
— Я и пропал, — сказал Леон и зачем-то оглянулся. — Пошли.
Ничего не понимая, но все еще улыбаясь, Милли послушно пошел за ним. Они нырнули в арку, немного поплутали между ящиками и штабелями досок и остановились в закутке размером едва ли больше десятка квадратных метров.
— А Макс? — тут же спросил Милли.
— Нет его.
Леон опустился на грубое подобие скамьи, явно сколоченное на скорую руку из того, что под руку попалось, и поглядел на Милли снизу вверх.
— Уже три месяца как нет.
Улыбка сползла с лица Милли.
— Черт, — сказал он.
Леон поддернул рукава пиджака. Тот был ему откровенно мал, из обшлагов торчали худые запястья, и Леон тут же попытался натянуть рукава обратно.
— А я пропал без вести, — сказал он. — Сам же знаешь. И Леоном меня больше не называй, хорошо?
Милли неопределенно покачал головой.
— А как… — начал он и запнулся.
— Сам же знаешь, — повторил Леон. — Последняя надежда нации, честь умереть за фюрера. Такое все. Макс был одним из первых… Доб-ро-воль-цев.
Это слово Леон произнес по слогам, морщась, как будто говорил о чем-то неприличном и неприятном.
— Он же никогда не хотел воевать, — сказал Милли и сам же понял, как глупо это прозвучало.
Глупо и страшно — хотя в этом августе говорить о ком-то в прошедшем времени было скорее правилом, чем исключением. Менее страшно от этого еще ни разу не становилось.
Леон наклонился и подтащил к себе грязную коробку, стоявшую под скамьей.
— Вот, — сказал он, выпрямляясь и протягивая что-то.
Этим «что-то» оказалась фигурка, выструганная из дерева. Вернее, половина фигурки.
— Не успел, — сказал Леон, глядя сквозь Милли.
Милли бережно взял фигурку в ладони, сложенные лодочкой. Дракон с разинутой пастью, казалось, пытался высвободиться из плена деревянного бруска, грозно поднимал одну лапу. Второй не было, виднелась только наметка на дереве.
Мастерить где-то кроме занятий по трудовому воспитанию в академии было запрещено, но Макса это никогда не останавливало. У всех в их комнате хранилась не одна фигурка, вырезанная Максом — и ни разу он не повторился.
Свои Милли оставил в академии вместе с вещами. А Леон сохранил. Одну.
— Ты… — глухо сказал Леон. — Не говори никому, что видел меня, ладно? Я ведь пропал без вести.
Милли покачал дракона в ладонях. Дракон смотрел на него слепыми глазами и хотел улететь далеко-далеко, но никак не мог расправить крылья.
На пути обратно они молчали — почти так же, как когда Леон вел Милли сюда, но все-таки по-другому. И когда на улице они скомканно попрощались, Милли показалось, что Леон испытал почти такое же облегчение, как и он сам.
Оставался один адрес, тот, куда Милли направлялся, когда столкнулся с Леоном.
Возле школы развалин почти не было. Здесь Берлин выглядел почти так же, как и до войны, а когда Милли услышал нестройный хор детских голосов, ему снова почудилось, что он вернулся в прошлое.
Стайка мальчишек гоняла мяч во дворе школы, в опасной близости возле крыльца и квадратных окон, поднимая пыль и пугая птиц криками. Милли остановился, наблюдая, и неожиданно выцепил взглядом среди тонких фигурок одну, которая была явно выше детей, хотя и ненамного.
Феликс никогда не отличался ростом. Вернее, отличался — от всех остальных в академии. Как он прошел строгий отбор, для всех оставалось загадкой, а сам Феликс в ответ на расспросы только хохотал и напускал туману.
Милли шагнул и тут же качнулся назад, в тень дома, внезапно испугавшись, что Феликс его заметит. Заметит, остановится, оставит детей, с которыми увлеченно носится, и подойдет. И скажет — что?
Милли не хотел знать, что может сказать ему Феликс.
Он постоял еще немного, наблюдая со стороны беготню и сутолоку, лишь отдаленно напоминавшие футбольный матч, но ничуть не менее напряженные, пылающие настоящей страстью и волей к победе.
Когда Феликс, остановившись, сунул в рот свисток и издал пронзительную трель, Милли отступил еще дальше в тень, бочком подвинулся в сторону, развернулся и быстро пошел прочь.
Прочь от места, где детей готовили жить в новом мире.
Как когда-то — теперь казалось, что много лет назад — готовили его самого.

@темы: 2 этап, Football Autumn Fest 2017, Team Romanic alliance

Название: Господин тренер
Автор: team Eredivisie
Форма: арт
Персонажи: Юрген Стреппел
Категория: джен
Жанр: рисунок
Рейтинг: G
Размер: 540х800 пикс, 249 кб.

Название: Несерьёзно
Автор: team Eredivisie
Бета: анонимный доброжелатель
Размер: мини, 2200 слов
Персонажи, пейринг: Дейли Блинд, Данни Блинд, фоново - Дейли Блинд/Яспер Силлессен
Категория: слэш, джен
Жанр: романс, бытовая зарисовка, немного драмы
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: Пока есть, куда вернуться в самые сложные моменты - ты живой.
Примечания: время - весна 2014 года, конец сезона, когда только начали появляться смутные слухи о возможном трансфере Дейли в АПЛ.

Пару минут Дейли казалось, что он труп, безжизненное тело с огромной колотой раной в груди, и сейчас должен приехать наряд полиции, обнести скамейку жёлто-чёрной полосатой лентой, обвести место, где он сидит, мелом, погрузить его на носилки — а сначала в специальный чёрный мешок — и отнести в машину, которая увезёт его в морг. Эта картина во всех красках прокрутилась в голове Дейли, прежде чем он заставил себя встать и пойти домой. Не к себе домой — там только сумки, пустой холодильник и холодная постель, — к родителям, по дороге написав отцу дежурное "вы не спите? я заеду?" и получив в ответ "мама ложится, я ещё нет. приезжай."
Если подумать, по закону жанра всё обязано было закончиться так и никак иначе. Можно было ожидать, но менее больно от этого не становилось. Возможно, он заслужил это, так легкомысленно воспринимая все предыдущие отношения. Да и в этот раз с самого начала тоже вел себя слишком легкомысленно, слишком откровенно и слишком наивно. Но вести себя иначе, особенно с тем, кто нравится, кто очаровал с первого взгляда, Дейли никогда не умел. Если нравится кто-то, то нравится, зачем что-то говорить, обсуждать, если вы уже обнимаетесь, целуетесь, спите, и всё понятно как божий день?
Этот разговор не вписывался ни во что, ни в какие планы, ни в какие расчёты. Лучше бы он вообще ничего не говорил, и они со временем бы как-то отвыкли друг от друга, находясь в разных концах света, но вот так... Это просто несправедливо, нечестно.
"Мы же никогда не были вместе серьёзно?" — и эта его виноватая улыбка, взгляд на носки собственных кросовок... Дейли не выдержал. Сорвался, по-настоящему задетый, и высказал всё, подскочив на ноги и едва сдерживаясь, чтобы не заорать в голос.
Когда он отсасывал Ясперу в туалете самолёта — это было несерьёзно? Когда они стояли, обнявшись, в полночь у канала — это тоже было несерьёзно? Когда лежали вместе часами, потому что выходной и не нужно торопиться вставать, и можно болтать и обниматься — и это несерьёзно? Что тогда, мать его, серьёзно?
Яспер не смог ответить. Пожал плечами, выдохнул невнятное "Извини", пытался оправдываться как-то неловко, говорил, что ему жаль и всю эту чушь, которая никогда не в состоянии хоть сколько-то успокоить и позволить понять, и Дейли только чувствовал, как начинает ненавидеть его, себя и всё вокруг.
Несерьёзно. Подумать только... Что вообще для него в таком случае серьёзно?
Наверно, на этот вопрос ему никто теперь не ответит. Яспер ушёл и на звонки не отвечал. Наверно, не нужно было ему говорить всего, что сказал, не нужно было просить уйти и не возвращаться больше, при этом хватая за руки в надежде, что он передумает. Не передумает. Это же Яспер, он никогда не передумывает и всегда держится за своё. Чтобы он передумал, должно произойти что-то экстраординарное.
Кусая губы, Дейли дошёл до перекрёстка, где уже ждала вызванная машина, и сел в "Мерседес" цвета слоновой кости, тут же резво стартанувший. Кажется, носатый, явно какого-то арабского происхождения, водитель пару раз нарушал правила, но Дейли было всё равно. Хотелось просто приехать уже поскорее. И поговорить с кем-то, потому что иначе он, наверно, сойдёт с ума.
Вечерний Амстердам красивый и романтичный. В Англии будет не хватать этого — знакомых пёстрых шумных улиц, бесконечных переплетений каналов, родной речи, вечно попадающихся по дороге знакомых, кофе с блинчиками в маленьком кафе недалеко от вокзала. Родительского дома, где хранятся все его шалости и детские воспоминания, которые, пока он может прийти в любой момент, ещё совсем живые, они рядом, их даже потрогать можно. Теперь они окончательно станут просто воспоминаниями.
Почесав за ухом дрыхнущего на лестнице огромного полосатого соседского кота, Дейли позвонил в дверь. Не лучшее время, чтобы приехать в гости к родителям, но к кому ещё? В конце концов, отец с самого начала знал про них. Ему и нужно рассказать первому. Да только ему, на самом деле, и можно: всё равно ближе нет никого, а высказаться хочется так, что внутри всё жжёт. Он не привык держать всё в себе, не привык молча переваривать эмоции, от этого всегда становилось плохо.
Замок тяжело клацнул, ручка скрипнула, и Дейли сам потянул на себя дверь, глядя на отца, стоящего на пороге в мятой домашней рубашке и старых джинсах. И огромных пушистых тапках с мордами тигров. Он обнял сразу, втянул в прихожую и закрыл за спиной дверь.
— Привет. Извини, что так поздно.
Поправив воротник рубашки, отец покачал головой.
— Не говори ерунды, я всегда рад, когда ты приходишь. Только давай потише, мама устала, спит уже.
Дейли кивнул, скинул кроссовки и куртку и пошёл за ним на кухню — в самое дальнее от спальни, а потому самое подходящее для сегодняшнего разговора место.
Отец, прежде чем что-то сказать или спросить, включил кофемашину и открыл холодильник.
— Есть хочешь? У нас кое-что осталось с ужина.
— Нет, спасибо, я поужинал.
— Кофе? Чай? Или лучше пива?
Сначала хотелось сказать, что пиво — неплохая идея, но не хотелось вообще ничего, и Дейли помотал головой, глядя в окно на своё отражение — нелепое и растрёпанное. Такое же, как в детстве. Отец часто называл его дьяволёнком. Теперь он будет настоящим дьяволом. Красным. И если подумать, это забавно.
Вздохнув, Дейли сел на стул и посмотрел на стоящего у разделочного стола в ожидании кофе отца, не решаясь что-то сказать.
— Что-то случилось? Дей, я вижу, ты сам не свой.
Дейли вдохнул поглубже.
Всё ещё больно. Его труп всё ещё, наверно, сидит там на скамейке у канала. С дырой в груди, одинокий и никому не нужный.
— Яспер. Он... — как-то сложить всё в стройную фразу не получилось, и Дейли вздохнул и потряс головой. — Он считает, что у нас не было ничего серьёзного. И что мой переход — отличный повод расстаться.
Отец нахмурился.
— Он так и сказал?
Дейли пожал плечами, снова посмотрел в окно, отражающее кухню.
— Ну, не дословно. Но он сказал... — повторять это, даже мысленно, было обидно и противно, и Дэйли потёр лицо ладонями. — Блядь! То есть... извини. Я... Я просто не понимаю, какого тогда хрена? Что для него серьёзно, если не... не то, что у нас с ним было?
Отец помолчал. Взял в руки чашку, кинул туда ложку сахара, помешал, сел напротив.
— Я сейчас задам тебе неприятный вопрос, окей? Но только честно и серьёзно: ты думаешь, у него есть кто-то?
По правде говоря, Дейли и мысли такой в голову не приходило. Да и откуда? Как мог кто-то появиться, если они в последние пару лет были вместе практически двадцать четыре на семь? Да и не могло быть дело в ком-то. Не могло — и всё.
Просто... просто что? Он испугался отношений на расстоянии? Да глупости это. Не может быть. Или может?
— Не знаю. Не думаю. Я бы... я бы почувствовал. Он просто... — “не любит меня” произнести так и не получилось, хотя Дейли раза три набирал воздуха, чтобы это сказать. В итоге только выругался тихо и спрятал лицо в ладони, уперевшись локтями в стол.
Он идиот. Он сам идиот, нужно было сказать с самого начала, сказать, что да, серьёзно, да, хочу быть с тобой, белобрысым мудаком, всю свою жизнь. Но как будто и так не было понятно.
Судя по звукам, отец встал и отошёл куда-то. Дейли не стал спрашивать, куда он — в конце концов, не позвонит же он сейчас Ясперу — и поднял голову, когда он вернулся и поставил что-то на стол. Дейли смотрел, как он достаёт два бокала и как наливает в них из высокой прямоугольной бутылки пахучий виски.
— Держи, — он подвинул один бокал к Дейли, но потом опять придвинул к себе. — Хотя нет, тебе много.
Перелил всё в свой, а Дейли налил совсем на дне. Потом, пару секунд подумав, долил ещё, почти столько же, сколько себе, и открыл холодильник.
— Лёд?
Дейли кивнул.
— Да, давай. Спасибо, пап.
Кинув по паре кубиков звонко треснувшего льда, отец, наконец, сел на углу стола и потрепал Дейли по плечу.
— Не знаю, что тебе советовать. У меня нет подобного опыта. Да и не нужны тебе мои советы. И ничьи не нужны, на самом деле.
Дейли вздохнул, отпил немного виски, облизал губы.
На Новый год они с Яспером сидели на балконе шикарного номера на Майорке, пили текилу прямо из бутылки, закусывая ломтиками лайма, и целовались. И они были счастливы, чёрт побери! И это было серьёзно, серьёзнее некуда!
Если бы Дейли был младше, он бы разревелся, позорно уткнувшись в отцовскую грудь, но теперь он просто сидел и цедил виски, борясь с болью и обидой. Послезавтра ехать в сборную, потом Бразилия, Чемпионат мира, потом — если всё сложится — Англия, “Манчестер Юнайтед”, а единственное, о чём он сейчас может думать — что его бросили, как будто почти три года ничего не значили. Все их поцелуи, ночные прогулки, общие шутки, все их ночи не имели никакого значения.
Отец допил свой виски одним глотком, поднял руку и потрепал Дейли по голове.
— И что тебе сказать, чтобы не было больно, я тоже не знаю.
— Не стоит. Просто спасибо, что… — положив свою ладонь поверх отцовской, Дейли вздохнул. — Что ты на моей стороне. Не знаю, что бы делал, если бы не ты. Я… чёрт! Ничего же не предвещало! Он как будто испугался.
— Я не хочу давать советы, но это ты и без того знаешь, Дей. Поговори с ним нормально. Не сейчас и не через два дня, а позже, на свежую голову, когда эмоции немного поулягутся. Вы же выглядели счастливыми вместе. А насчёт несерьёзно... Дейли, у всех разные критерии серьёзности. Может, ему нужно что-то большее — не знаю что, — может, это просто отговорка. Не каждый готов к таким отношениям, когда вы оба в разных странах, и видеться сможете от силы раз в месяц.
— Но это же можно как-то решить! Почему всё должно закончиться так?
Дейли вцепился в бокал, опрокинул в себя содержимое. Кубик льда неприятно ударился о зубы.
— Это тебе лучше у Яспера спросить. Потом. Я не знаю. Люди разные. Часто они — дураки. Но ваша ситуация… действительно сложная. Вам обоим ещё играть, у вас вся карьера впереди. Я могу понять его нежелание идти на риски.
Дейли помотал головой. От спиртного на голодный желудок — ел он на самом деле, наверно, часа четыре назад — повело, в голове шумело, но он не был достаточно пьян, чтобы настроение кардинально поменялось.
— Но можно же... Можно быть осторожными! Если хотеть, можно! Люди так и делают, и всё в порядке. Почему мы не можем?
В ответ — вздох и печальная усмешка.
— Это тоже спроси у него. Зная тебя, могу предположить, что сегодня ты наговорил много лишнего. Так что отойди немного, ещё раз над этим подумай, а потом поговори. Но только когда готов будешь слушать.
— Он не будет отвечать. Сегодня он так и не смог мне объяснить... да ничего! Ни почему он решил именно сейчас это сказать, ни что для него тогда серьёзно... Ничего!
— Возможно, ты не так спрашивал. И не то. Дай ему тоже время всё обдумать.
Дейли запустил пальцы в волосы и с силой растрепал их. Ну да, это всё правильно. Остыть, обдумать, поговорить... Только Яспер не передумает. Просто потому что он такой, он не может передумать, как ты его не отговаривай. Но если хотя бы скажет, почему, это уже будет неплохо. Слабое утешение, но хоть какое-то.
Не дождавшись реакции, отец открыл бутылку, плеснул им ещё понемногу виски, закрыл её, с шумом поставил. Кофе его так и остался остывать.
Ещё минут двадцать они сидели, неспешно потягивая пряный скотч, и молчали. Говорить не хотелось, но первая боль постепенно отпускала. Утром, конечно, всё вернётся, и может даже будет ещё дерьмовее, но пока — здесь, на светлой кухне, рядом с отцом, с бокалом в ладонях — он всё-таки живой. А тот труп на скамейке, он чей-то чужой, не его. Кого-то, кто слабее и беспомощнее, кто никому на этом свете действительно не нужен.
Оставив пустой бокал в раковине, Дейли подошёл к отцу, обнял крепко.
— Спасибо, пап. Ты… ты лучший, слышишь.
Он обнимает всё так же крепко, как в детстве, и это то неизменное, что важно, что заставляет держаться на плаву.
— Всё будет хорошо, Дейли. А пока думай только о футболе. У тебя важные полтора месяца впереди.
— Я знаю. Я постараюсь не разочаровать.
— Ты же знаешь, ты никогда меня не разочаруешь.
Вместо спасибо, которое отец всё равно уже слышал и которого, даже если сказать миллион раз, будет недостаточно, Дейли ещё раз крепко сжал объятия.
— Пойдёшь в свою комнату?
— Да. Соскучился по ней.
Действительно соскучился. Дейли не был здесь, больше месяца. А теперь и вовсе неизвестно, когда ещё сможет.
Старые фотографии и плакаты так и висят на стенах — мама не стала снимать, даже когда он переехал, хотя сестра не раз смеялась, что он так до сих пор и не вырос. Смотреть на старый постер “Аякса”, где отец совсем ещё молодой, до сих пор приятно. В детстве Дейли обожал его, гордился отцом, думал, что когда-нибудь обязательно станет таким же крутым, как он, будет играть в “Аяксе”, в сборной, и тогда папа будет сидеть на трибуне вместе с мамой и смотреть на него. Так и вышло в итоге, и каждый раз, когда Дейли заходил в свою детскую комнату в родительском доме, он думал об этом. И даже в самый сложный момент это согревало. Как и сейчас.
Остановившись за спиной, отец положил ладонь на плечо.
— Отдыхай. Где что лежит, ты знаешь.
Дейли кивнул.
— Да, конечно, — и обернулся. — Мне рассказать завтра маме?
Отец задумался на несколько секунд и пожал плечами.
— Не знаю. Как хочешь. Но я бы не стал. Она расстроится, переживать будет.
— Да, наверно, не стоит. Спокойной ночи, пап.
— Доброй ночи.
Потрепав по голове, отец ушёл, и Дейли сел на свою кровать, снова достал телефон и посмотрел пришедшие сообщения. Естественно, от того, кого он ждал больше всего, ни одного. Нужно правда в первую очередь успокоиться. И лечь спать, пока немного отпустило. Он справится со всем. И на поле, и со всем прочим. По крайней мере, пока есть, к кому можно прийти, каким бы дураком и неудачником он иногда ни был.



Название: То, что сильнее тебя
Автор: team Eredivisie
Бета: анонимный доброжелатель
Размер: мини, 1600 слов
Пейринг: Стейн Схарс/Сэм Ларссон
Категория: слэш
Жанр: PWP
Рейтинг: R - NC17
Краткое содержание: Есть вещи, которые ты не в состоянии побороть, каким бы сильным и правильным не хотел себя считать.

Глупости подобно этой иногда лезут в голову любому. Стейн не святой и не ханжа, чтобы отрицать это. Просто одна из странных вещей, которые тебя привлекают. Это просто мальчишка с лицом, усыпанным веснушками. И не только лицом, и это куда хуже. Плечи, лопатки, руки — даже задница. И это не было бы проблемой, так часто бывает, что кто-то нравится, кто-то вызывает весьма определённые желания, кто-то западает в душу, но Сэм и сам тянулся к нему.
Можно думать о том, что хочешь целовать его горящие по любому поводу щёки, гладить веснушчатые плечи и бёдра, но не делать этого, потому что ты взрослый адекватный человек, отдающий себе отчёт в своих поступках. Считать, что перебесишься и забудешь. Можно краем глаза ловить его фигуру в другом конце раздевалки, но продолжать вести себя спокойно и по-взрослому рассудительно. Потому что тебе тридцать, и у тебя жена, четверо сыновей, два кота и собака, и что ещё нужно для счастья, казалось бы?
Можно считать это глупостями, о которых просто иногда без всякой причины задумываешься. Но потом ты вдруг находишь его на пороге своего номера на Крите, и через всего несколько секунд оказываешься прижатым к кровати и смотришь в светлые глаза под выгоревшими на солнце ресницами.
Лоннеке с мальчишками на море, купаются, и могут вернуться в любую секунду, совершенно решительно в любую, потому что детям может что-то понадобиться или просто надоест плескаться в воде. Но оттолкнуть его и прогнать нет сил, не хочется, Стейн слишком слаб перед этим желанием.
Сэм не умеет улыбаться, никогда, его улыбка какая-то немного трагичная, кажется, что у него за плечами что-то очень грустное и тяжёлое, хотя на самом деле это не так. Просто он не умеет по-другому. И Стейн каждый раз не может оторваться от его глаз, каждый раз позволяет нагло целовать себя, сам обнимает белые плечи, усыпанные этими чёртовыми веснушками.
В этот раз — как и во все предыдущие — хочется вдавить его в мягкую постель, заставить стонать, дрожать, просить, хочется забыть обо всём и делать вещи, о которых будет стыдно думать потом. Но Сэм и сам понимает, что перешёл какую-то очень важную и опасную границу, и вдруг, отпустив закушенную нижнюю губу, вытягивает руки, нависая сверху с напуганным видом, а потом и вовсе переваливается на бок и садится на край кровати.
— Извини, я не должен был. Просто... не могу. Соскучился. Я, может, уйду в Испанию или в Италию, и тогда... я с ума сойду, наверно.
Стейн садится тоже, обнимает ладонями его лицо, смотрит в глаза, не позволяя отвести взгляд.
— Сейчас я действительно не могу. Давай позже, вечером. Ты же один приехал?
Он смотрит преданно и виновато, и от этого внутри всё горит. Стейн на несколько секунд закрывает глаза, борясь с собой.
— Да.
Стейн целует его сам, просто не выдерживает.
Так бывает. Это проходит в большинстве случаев, кратковременное увлечение, вспыхивающее горячим костром и быстро выгорающее, но это происходит, когда тебе двадцать и когда ты свободен как ветер. Но обычно — не равно всегда.
Сэм слишком умный, слишком понимающий, ответственный и сознательный. Для игрока его таланта и возраста качества редкие, если не уникальные. Поэтому и зацепило, наверно, а не только из-за россыпи веснушек на вечно краснеющих по поводу и без щеках.
Сейчас он тоже раскраснелся, и хочется гладить его щёки, целовать нос и лоб, смущая ещё больше.
— Что ты со мной делаешь?
От такого вопроса он может растеряться, а может осмелеть — никогда не подскажешь точно. Сегодня — второе. Он не врёт и не преукрашивает — не выдержал, соскучился. Опять обнимает, от нетерпения, опять долго целует, проводит языком по губам.
— Точно позже?
— Да. Да, Сэм. Пожалуйста.
Ужасно хочется сказать "Нет! К чёрту всё и всех!", но где-то здесь и лежит граница разумного, того, что ты можешь контролировать.
Сэм это понимает как никто. Размыкает объятия, встаёт, поправляя чёлку и футболку.
— Хорошо.
Он идёт в ванную, шумит водой долго, тоже приходя в себя. И Стейн просто ждёт, пока он выйдет с мокрым лицом и тёмными брызгами воды на футболке. Как всегда, немного печальный.
— Когда-нибудь мы доиграемся, — усмехается Стейн, поднимаясь.
Сэм кивает.
— Знаю. Просто... ты же знаешь, никто не относится и не относился ко мне так, как ты.
Они стоят рядом, и опять хочется прижать его к стене, подхватить под задницу и... и чёрт, сейчас не время.
— Не говори ерунды. К тебе многие хорошо относятся. Не только я.
Снова руками обнять его лицо, и от того, чтобы поцеловать, удерживает только понимание, что если не отпустить его прямо сейчас, на поцелуе они просто не остановятся.
— Я не навязываюсь, правда, — он улыбается и опускает голову. — Просто хочу, чтобы ты знал, насколько я... насколько я благодарен тебе. За всё. Что ты был рядом в клубе, за то, какой ты капитан, за то, что ты говорил мне, за то, что был со мной... Чёрт, глупо, да? Я не то хочу сказать. Не знаю, что. Просто, если я уеду куда-то далеко, я хочу, чтобы ты знал. И чтобы разрешил мне звонить. Хотя бы иногда. Я понимаю, видеться не получится, если только в каникулы, да и то... ну... это будет подозрительно как-то. Тем более, я знаю, все знают, что ты не особенно с кем-то близко общаешься, это вопросы сразу вызовет... Но я хочу хотя бы просто говорить иногда.
Что он хочет сказать, действительно неясно, но это и неважно.
— Лучше не уезжай далеко, — улыбается Стейн.
Сэм кивает.
— Господи, я как полный идиот выгляжу.
Его попытки улыбаться — самое трогательное, что может быть на свете. И Стейн только качает головой. Ну что с ним делать? Как противостоять этому непонятному и такому естественному очарованию?
— Иди. После ужина я зайду. Какой у тебя номер?
— Триста шестой. Это этажом выше.
— Я приду часам к восьми. Если хочешь... присоединяйся к нам на ужин, мы будем в ресторане на пляже.
Это предложение он никогда не поддержит, это вообще какая-то очень ненужная и неуместная вежливость, но Сэм улыбается. Это главное.
— Нет, может, завтра. Спасибо.
Быстрый лёгкий поцелуй — и он разворачивается к двери и тихо уходит, не прощаясь и не говоря ничего напоследок.
После его ухода ещё долго шумит в ушах.

Ровно без пятнадцати восемь Стейн у его номера, и Сэм открывает, уже без футболки, в одних шортах. Сразу нетерпеливо обнимает за шею, тянется к губам, опустив светлые ресницы. Он пахнет мылом и теплом, пахнет желанием, чистым и неприкрытым. Судя по взгляду, ему хочется сказать что-то, скорее всего, опять извиняться и обещать больше не навязываться, но он знает, что Стейн уже много раз это слышал, и что каждый раз, даже когда давал сам себе обещание не звонить, сам же нарушал его.
Веснушки на плечах и груди, сбивающееся от каждого поцелуя, от каждого прикосновения дыхание, тихие стоны, пронзительный взгляд. Слишком, слишком, слишком. Каждый раз Стейн захлёбывается ощущениями и эмоциями, так отличающимися от простого и обыденного.
Всё главное происходит без слов. Они никогда ничего не говорят в постели, даже имён не произносят. Это неписаное правило помогает отречься от самого себя — того, что должен быть, что есть обычно. Перестать быть шведским мальчишкой с грустным взглядом и завораживающей техникой, перестать быть бывшим игроком сборной, получившим во фризском клубе второй шанс и капитанскую повязку. Перестать быть вообще кем-то.
Сталкивающиеся бёдра, сплетённые пальцы, тонкая кожа, которую, кажется, так легко порвать и прокусить, его вечный румянец на щеках и до боли впивающиеся в спину ногти. Всё, что он хочет сказать, понятно по движениям и прикосновениям, по меняющемуся ритму дыхания.
Говорить — может быть, после, если захочется, если будут силы. Сейчас всё, что имеет значение — ритмичные движения, сдавленные стоны, тихие, чтобы никто из-за двери не услышал. Страх и понимание, что всё может вскрыться случайно, из-за малейшей мелочи, малейшей оплошности, придаёт ощущениям дополнительной остроты, дополнительной чувственности чего-то, оставшегося в далёкой юности, и в то же время ни на что не похожей.
Хочется закрыть глаза и переключиться на чистые ощущения — и хочется видеть каждое его движение, каждое изменение мимики, видеть, как он кусает губы и хватает ртом воздух. Стейн запоминает всё, хотя потом столь же тщательно будет запрещать себе вспоминать.
Когда-то это закончится, лучше бы достаточно рано, чтобы не случилось чего-то непоправимого для обоих. Может, они будут с улыбкой вспоминать всё, что было. Может, постараются забыть.
Дышать всё сложнее, всё труднее удерживать ритм. И всё меньше следишь за тем, чтобы вместо того, чтобы целовать шею, не прикусывать её, иногда так сильно, что он вскрикивает, хватая за загривок как заигравшегося пса. И Стейн готов быть его сторожевым псом, его гончей. Кем угодно — только бы его.
Двигаться, дышать, чувствовать в едином ритме просто — это чистые инстинкты, это тончайшие ощущения, которым следуешь не задумываясь. Поэтому всегда они кончают почти синхронно, и это так же естественно, как прижиматься лбом к его лбу, задыхаясь и мечтая, чтобы никогда не нужно было уходить — на какую-то секунду действительно об этом мечтая. Времени, пока всё не станет на круги своя, проходит немного, но Стейн ловит каждую секунду, жадно дыша его запахом и лениво пересчитывая веснушки на груди, соединяя их пальцами в сложную сеть.
Сэм улыбается и облизывает губы. Жарко, хочется пить, но в то же время хочется подождать ещё немного, ещё пару минут.
Прежде чем встать и пойти в душ, Стейн снова целует Сэма, всё смотрящего растерянно в потолок.
— Зайти завтра?
Взгляд его становится осмысленным, но всё ещё немного расфокусированным, а улыбка — меланхоличной и привычно печальной.
— А есть ли смысл? Для тебя. Стейн, я не хочу мешать тебе отдыхать, быть с семьёй.
Стейн кладёт палец на его губы.
— Есть. Если только ты хочешь.
Сэм не отвечает. Закрывает глаза и целует палец. И Стейн уходит мыться.
Подобное случается в жизни. Чтобы не пойти на поводу у подобного желания, нужно быть либо очень сильным человеком с железными принципами и волей, либо очень трусливым. Стейн всегда считал, что он где-то между, как и большинство людей. Хотел бы быть лучше, сильнее, правильнее, но в этот раз отчего-то не получилось. Поэтому он в номере Сэма, на его кровати, уже в который раз.
Это закончится, и скорее всего, никто из них не будет жалеть, хотя, может, и стоило бы. Стейн не святой. Может быть, к счастью.

@темы: 1 этап, Football Autumn Fest 2017, Team Eredivisie

Будем сразу честны с вами, наши дорогие читатели. Ждать у нас в выкладках кого-то, кто не связан с прекрасным клубом, этой хернёй зелёной, «Бэйцзин Гоань»... Не ждите. У нас лужа одна. И ОНА ГЛУБОКАЯ.

Поэтому для начала мы хотим представить вам основной состав всего этого цирка

рискнёте?..
(и будьте внимательны! )

	Это Роджер Шмидт. ( 施密特, Shī mì tè ) Он собака, которая делает больно иначе, потоМУ ЧТО СВАЛИЛ В БЛЭТ КИТЭЙ. И пока не обещал вернуться.
	А это Йорн Вольф. ( 沃尔夫, Wò ēr fū ) Ассистент и личный психолог Роджа (он же сертифицированный «санитар», то есть что-то среднее между ходячим органайзером и собутыльником). Он поехал за ним даже в Китай. ОЧЕНЬ ВЫСОКИЕ ОТНОШЕНИЯ.
	А это Шеймус Мхг... Джим МакГиннес. ( 麦吉尼斯, Mài jí nísī ) Лучшие брови в команде. Он ирландец, эксперт в гэльском футболе и ноль в обычном, и в Китае тупо бухает. Поехал вслед за Роджем после двух встреч и одной смски (не шутка). А ещё он не тонет (в хорошем смысле).
	А это Рихард Китцбихлер (или просто Китци). ( 基茨比希勒, Jī cí bǐ xī lēi ) Его позвали аналитиком (почему он согласился поехать в Пекин из Зальцбурга — отдельный вопрос!). ОН НОРМАЛЬНЫЙ. ПРАВДА. МЫ НАДЕЕМСЯ.
	А это Джонни Сориано. ( 索里亚诺, Suó lǐ yǎ nuò ) Он неожиданно свалил в Китай ещё зимой (внезапно, да? Зальцбург тоже знатно охуел!). Начало сезона у него не очень задалось, но теперь китайцы скандируют его фамилию всем стадионом, а он ЕБАШИТ ГОЛЫ ПОТОМУ ЧТО РОДЖ РЯДОМ.
	А это Ли Леи. ( 李磊, Lǐlěi ) Да, это китаец. Да, мы даже можем отличать его от других китайцев. Большую часть времени, если честно. Но один из лучших в команде Роджа, клянёмся на «Красной книжечке» великого Мао!
	А это Кевин Кампль. ( 甘普, Gān pǔ ) Он почти уехал в Китай. Ислючительно ради Роджа. Олень, чо. Не срослось.
А ЭТО КОМАНДА, КОТОРУЮ СТРОИТ ДЖЕ... ОЙ РОДЖ «Бэйцзин Синобо Гоань» ( 北京中赫国安, Běi jīng Zhōng hè Guó ān )... ...или «Императорские стражи» ( 御林军 , Yùlínjūn ). Что гугл-переводчик упорно переводит как «служба национальной безопасности в мире». Гугл-переводчик упарывается вместе с нами, ага. И портреты Роджера Шмидта на трибунах вовсе не фантазия артера! А констатация факта мгновенно зародившегося культа личности, подкрепившегося беспроигрышной серией из семи матчей с момента воцарения Роджа на бровке.

Подытожить всё это безобразие можно так: если бы Рджршмдт не был бы собакой, которая делает больно иначе, и не оказался бы в Китае, и если бы «Бдзынь Гуаня» © не существовало, его стоило бы выдумать.

Потому что столько упороса из необычного места мы давно не получали. И жаждем поделиться им с вами!

@темы: 1 этап, Football Autumn Fest 2017, Team Chinese Super League

Название: Над обрывом времени
Автор: team EPL
Бета: анонимный доброжелатель
Размер: миди, 5500 слов
Пейринг: Джордан Хендерсон/Адам Лаллана
Категория: слэш
Жанр: драма, научная фантастика, кроссовер с фильмом «Прибытие» (2016)
Рейтинг: R
Краткое содержание: Лейтенант Джордан Хендерсон и сержант Адам Лаллана каждый день спускаются с утесов Мохер в Ирландии к инопланетному кораблю, сопровождая группу ученых, которые пытаются узнать, зачем пришельцы вновь вышли на контакт.
Примечание: действия в тексте происходят спустя несколько лет после событий фильма «Прибытие». Знание канона совсем не обязательно, но в тексте есть спойлеры к фильму.





I

Волны разбивалась об отвесные утесы Мохер в Ирландии в графстве Клэр. Впереди волновался темно-синий мрачный Атлантический океан, а на горизонте виднелись Аранские острова, где уже давно никто не жил.

Лейтенант объединенной британской армии Джордан Хендерсон с сержантом Адамом Лалланой третий час дежурили на тонкой полоске каменистого берега, упираясь спиной в холодный камень скалы, а вода постепенно заливала военные ботинки. Они были одни, если конечно не считать дронов над ними, военной базы на триста человек за спиной наверху утеса и стремящегося в небо тридцатиметрового инопланетного корабля в виде конуса, Зеркала.

— Еще десять минут, — сказал Джордан, соблюдая устав.

Адам разглядывал черную морскую звезду, которую оторвал от камня, хотя знал, что это было запрещено. В руках должна быть рация и винтовка, ничего лишнего, чтобы в случае непредвиденной ситуации открыть огонь. Все двадцать три сеанса для них на этом объекте прошли без каких-либо проблем. Инопланетяне никого трогать не собирались. Пока.

Нижняя дверь Зеркала отворилась ровно в назначенное время и трое исследователей из их команды спустились один за другим, и Джордан глубоко выдохнул. У него были приказ, что делать, если они не отворятся, и он не хотел приводить его в исполнение. Джордан с радостью избавлялся от гранат и оружия на базе, сбрасывая все в личный ящик для боеприпасов.

Они с Адамом начали крепить оборудование и поднимать наверх, пока тройка исследователей переводила дух на камнях — привыкала к земной гравитации и приливам. Каждый раз Джордан думал — неужели нельзя было приземлить свою инопланетную колымагу в более доступном для людей месте, кто их только учит правилам парковки на их далекой планете? Явно какой-то идиот с щупальцами вместо мозга, из-за которого им теперь приходилось на каждый сеанс спускаться со скалы на берег, как каким-то скалолазам, и затем проделывать весь путь обратно, потому что с воды было не подойти. На подъем ушло пятнадцать минут, он подсадил Адама, перекинул автомат за спину и повернулся к медленно закрывающейся двери Зеркала — Джордан должен был проследить, чтобы она закрылась, и подняться последним.

— Пошли, — сказал Адам, вися на тросе.

На сегодня все.

Каждый раз он думал, что, если двери не закроются? Что, если исследователи не выйдут, не смогут закончить сеанс? Что, если начнется шторм и их с Адамом смоет посреди сеанса? Что, если…

Гептаподы — так называли они пришельцев — считали, что нет никаких «если». Все предопределено, и то, что должно случиться, обязательно случится. Детерминизм в абсолюте.

Дорога обратно на базу была намного приятнее, чем туда — перед глазами было не надвигающееся Зеркало, а умиротворяющий зеленый луг, спускающийся вниз к долине, к людям.

— Все в порядке? — Джордан нарушил тяжелое молчание в машине, бросая взгляд в зеркало на заднее сидение, где как обычно расположились капитан их отряда Стивен Джеррард и главный лингвист — Хаби Алонсо.

— Как обычно, — ответил Хаби, а затем наклонился и прошептал что-то Стивену.

Джордан вернул взгляд на дорогу — эта информация была засекречена для них с Адамом.

— Может, послушаем музыку? — Адам тоже все понял и потянулся к дисководу, включая, как всегда, «Битлз».

«Сегодня был трудный день.
И я работал как пес».

То, что надо.


Шел восьмой месяц со дня Второго Контакта, и их команда исследователей находились уже на четвертом своем объекте — «Западный выступ» в честь острых скал на западе Ирландии, перед которыми над морем находился объект. Не «инопланетная тарелка», как называл ее Джордан, а по-военному обезличенный «объект».

Научные группы перебрасывали с одного объекта на другой в качестве ротации и обмена информацией, чтобы сохранить доверие и открытость между разными странами, как вещал с трибуны Организации Объединенных Наций генеральный секретарь Антонио Гутерреш. Никто не хотел, чтобы опять случилась геополитическая катастрофа, как двенадцать лет назад, когда Зеркала прибыли в первый раз. Тогда из-за подозрительности русских едва не началась война. Это официально, а неофициально все страны шпионили друг за другом, руководствуясь принципом «катастрофа не случится тогда, когда все будут знать следующие шаги друг друга».

— Ну да, теория заговора, — вставлял Адам. — Как ты себе это представляешь?

Он только пожимал плечами. Джордан плохо ориентировался во всех этих политически-военных делах, в отличие от Адама он никогда не планировал идти в военные или работать в сфере контактов с внеземными цивилизациями. Все детство он мечтал стать футболистом и уже готов был подписать первый профессиональный контракт со своим домашним клубом «Сандерленд», когда на Землю спустились космические объекты в первый раз. После этого он не смог продолжить играть в футбол, в отличие от многих других.

В первый год инопланетяне были сенсацией, в пятый год — рационализированным знанием, темой для научных дискуссий и вечерних дискуссионных шоу, к десятому — главой в школьном учебнике, где-то между посадкой первой ступени ракеты Илона Маска и глобальным потеплением. Повышение уровня моря на пять сантиметров и гуманитарная катастрофа на островных территориях Тихого океана, которые уходили под воду, казались более важными.
Да и к тому же, правительство максимально засекретило всю информацию, полученную во время контактов с гептаподами. После их исчезновения с планеты стало известно только одно — те хотели помочь человечеству, поделившись своим самым сокровенным знанием — своим языком и пониманием времени.

Правительство и Организация Объединенных Наций считали по-другому. Что будет, если каждый человек будет знать свое будущее? Хаос. Слом всего, на чем строилась жизнь на планете Земля. Это не подарок, а бомба замедленного действия. Спустя пару лет всю информацию о языке гептаподов засекретили, книги изъяли, а курсы в университетах прикрыли. Профессор Луиза Бэнкс, которая была единственным, кто вошел в прямой контакт с гептатодами во время Первого Контакта и полностью овладела языком инопланетян, исчезла в один октябрьский день, оставив после себя пустой кабинет на кафедре лингвистики, и больше о ней никто не слышал.

Поговаривали, что она сошла с ума.

Поговаривали, что глубокое изучение языка гептаподов ведет к разрушению твоего сознания, что ты теряешь всю ту причинно-следственную связь, что делает человека человеком — сомнения, мотивы, переживания.

— А что, разве не так? — резонно спросил Адам, когда он поделился своими мыслями. Они потягивали холодное пиво вечером в общем номере в центре Найроби — на их втором объекте.

— Луиза Бэнкс в первый год говорила, что это дар.

— У Доктора Манхэттена тоже был дар. Куда его это привело.

— Не знаю, но все же было бы круто знать свое будущее.

— Не вижу в этом ничего крутого. Что бы ты хотел узнать? Когда умрешь?

— Нет, например, c кем я проведу остаток жизни.

У Адама были очень пронзительные карие глаза и нечитаемый взгляд, а он явно перебрал с алкоголем.

— Не знаю, но кое-что из твоего будущего и я могу предсказать — Стивен Джеррард тебе устроит взбучку, если не закончишь отчет к завтрашнему утру.


С Адамом он познакомился в тренировочном лагере в Ливерпуле. Зеркала появились спустя два года, и их с Адамом определили в одну группу, отправив на первое задание в Токио в составе международной делегации. Джордан никогда раньше не путешествовал за пределами Европы, но оказалось, что самая лучшая часть дня международной операции по взаимодействию с инопланетными космическими объектами — вечерние посиделки с Адамом за просмотром английской премьер-лиги с бутылкой «Хейнеккена». Капитан Джон Фланнаган вел «Ливерпуль» к третьему чемпионству подряд, и они с Адамом не пропускали ни одного матча. И даже никогда не стареющий тренер «Арсенала» Арсен Венгер не мог помешать им взять титул. Инопланетяне инопланетянами, а футбол по расписанию. Что еще у человечества оставалось.


Например — влюбляться.

— Слабо? — Адам улыбался загадочной улыбкой в миллиметре от его лица и смотрел прямо, с вызовом. В ливерпульском баре «Назад в будущее» играла джазовая группа, и от запаха сигарет, вяленой рыбы и потных тел перед глазами начало расплываться. Все, кроме знакомых карих глаз Адама.

— Мне ничего не слабо, — в нем говорила четвертая пинта пива. Адам сдавливал его плечо, а ухо обдало теплое дыхание:

— Ее зовут Ребекка.

И развернул его, выдергивая из уютного сложившегося мира на двоих, подзывая кого-то к ним за столик.

Веселая громкая Ребекка с обворожительной улыбкой до самых ушей работала медсестрой в Ливерпуле. Джордан не собирался заводить никаких отношений, но по настоянию Адама позвал ее на свидание, а потом еще раз, и на третьем она позвала его к себе домой на чай.

— Я не слишком доступная? — уставилась она на него посреди поцелуя. Она сидела на его коленях с расстегнутой блузкой, из-под которой был виден красный кружевной бюстгальтер. Джордан любил красный цвет.

— Все нормально, но если хочешь, можем притормозить.

— Нет, не хочу.

Она стянула с него футболку, и они продолжили целоваться.

— Это странно, — начала опять она, — если я скажу, что думала об этом с момента, как мы познакомились в баре?

— О чем именно?

Она положили руку ему на пах, сдавливая сквозь ткань брюк.

— Об этом, о чем же еще.

Он рассмеялся, чувствуя, как дернулся в ответ ласке член.

Ребекка была притягательная, не похожая ни на кого, кого он встречал, это ему нравилось. Адам шутил и говорил, что из них выйдет отличная пара, а дети будут красавчиками. Когда он пересказал это Ребекке, та лишь назвала Адама «чудаком», а потом задумалась и добавила: «может он и прав».


Он обнял Ребекку, вытягиваясь на диване перед телевизором — отпуск заканчивался через четыре дня, и он уже считал часы до того, как сядет в поезд до Лондона и встретит всех на базе. Адама. Он бы пристыдил себя за такие мысли, но никак не получалось.


Объект в Майами посреди небоскребов ничем не отличался от всех других объектов, а вот сама служба была больше похожа на бесконечный вечер пятницы. Взгляд на качество жизни сотрудников в США был более либеральным, поэтому каждое воскресенье они забирались в автобус и ехали на легендарный южный пляж Майами-бич на пятой улице — только там остались работающие кафе и были какие-то люди. Одиночества им хватало и на базе.

Адам нехотя рассказывал о том, как провел отпуск, о жене Эмили, с которой они дружили со школы, и показывал фотографии подросших сыновей — Артура и Алби.

— Рано вы, конечно, — сказал в очередной раз Джордан.

— Судьба такая, — пожал плечами Адам.

Джордан фыркнул. Слово «судьба» с появлением гептаподов перешло из категории философских размышлений в категорию научных знаний.

— То, что мы стали лучшими друзьями — тоже судьба?

— Я уже твой лучший друг? — Адам улыбался своей хитрой заговорческой улыбкой вора, который только что вынес целый магазин «Тиффани».

— У меня есть друзья и получше, — нашелся Джордан. — Но они все в Сандерленде, а мы — на пляже в Майами.

— Похоже, успех на нашей стороне, — фыркнул Адам. — И попридержи коней, званиями «лучшего друга» просто так не разбрасываются.

— Хорошо, я придержу коней, а ты украдешь невесту, — Джордан указал на хихикающего молоденького сержанта Люка Шоу из их отряда, тот уже час не отлипал от зататуировонного качка из местного флота, который прокатил его на своем гидроцикле. — Потом организуем выкуп.

Адам засмеялся своим камерным смехом, словно не собираясь посвящать других в свою шутку.

— Но можем просто ограбить повозку с ромом, — смиловался Джордан.

— Подходит. Но сначала — загар, — Адам перевернулся на живот. — Разбуди меня, если я засну.

Джордан стоял на страже того, чтобы его белая кожа с чернильным ангелом на боку не сгорела, лежа рядом и разглядывая выступающие лопатки и татуировку, которую мог нарисовать с закрытыми глазами.


На объекте в Ирландии было намного спокойнее и умиротвореннее, чем в Майами, в Найроби, и точно лучше, чем у подножья вулкана «Иджен» на острове Ява, где от сероводорода постоянно слезились глаза, и половина сотрудников уехала после первой же недели.

Можно было представить, что они в отпуске, настолько здесь было красиво. Ирландские скалы Мохер помнили первых поселенцев, скифов, англичан, Бернарда Шоу, съемочную площадку «Гарри Поттера» и толпы людей со смартфонами, а теперь еще и пришельцев.

Как сказали бы гептаподы, эти скалы всегда их помнили, еще за тысячу лет до их прихода, потому что не существовало прошлого или будущего в человеческом понимании, была вечность.

Спорить с гептаподами было бессмысленно. Хотя, было бы забавно на это посмотреть, Джордан бы даже организовал видеотрансляции по всему миру с названием «мой милый марсианин». Правда для гептаподов не существовало понятия «спор» — есть объективная правда, и все остальное. Джордан думал, пережевывая фруктовую пастилу, глядя на безжизненное Зеркало, — жаль их, конечно.

Солнце клонилось к закату, а они с Адамом сидели недалеко от Башни О’Брайана, на другом конце утеса, дальше от Зеркала, где заканчивалась оцепленная зона.

Адаму снились кошмары, и они часто приезжали к краю скал на закате — ветер шумел в ушах, выдувая все ненужные мысли. Адам сидел, устремив взгляд в сторону виднеющегося Зеркала и заходящего за ним красного диска солнца. Джордан опустил флисовую шапку пониже, чтобы закрывала уши, и упал на промерзлую землю, закинув руки за голову. На небе оранжевые солнечные лучи играли на облаках, подсвечивая словно изнутри, создавая сияние.

— Ближе к утру будет шторм, — Адам определил это не то по усиливающимся волнам, не то посмотрел прогноз погоды. Он часто говорил об океане.

— Предсказываешь будущее? — толкнул его Джордан, и, не получив ответа, сменил тему. — Так что насчет переезда в Ливерпуль, когда все закончится?

Стивен сказал, что это, возможно, последний их объект, и предложил Адаму перевестись в их отделение на постоянной основе — тот все еще был прикреплен к подразделению Саутгемптона. Джордан не признавался, но перспектива окончания активной службы на объекте пугала.

— Хочешь быть моим соседом?

— А что? Будем играть в гольф на пенсии.

— Ага, и в любительский футбол после работы.

— Или барбекю жарить.

— Звучит заманчиво, — поморщил нос от смеха Адам.

— Я серьезно, — осмелел Джордан и замер в ожидании ответа, боясь, что Адам его не так понял, или напротив — понял именно так. Адам посмотрел на него нечитаемым взглядом, а затем отвернулся и уставился на свой океан. Внутри все сжалось.

— Не хочу думать о будущем. Надо жить сегодняшним днем.

И это… приглашение? Правильно ли он понял?

Солнце светило прямо в лицо, подсвечивая профиль Адама тепло-оранжевым светом, а ветер выбивал отросшие не по уставу волосы. В ушах отдавались громкие удары сердца, Джордан сглотнул, пытаясь оторвать язык от неба и что-нибудь сказать.

Вместо слов он нашел пальцы Адама во влажной траве, осмелев, словно дальше ничего не было, только океан. Адам не отдернул руку и ничего не сказал, только спина выпрямилась как струна. Джордан провел по ладони и сжал ее — на большее смелости не хватило. Он яростно пытался выискать правильные слова. Что он мог сказать? Что он без ума влюблен в Адама чуть ли не с момента их знакомства? Что у Джордана уже давно сводит желудок, когда он иногда засматривается на профиль Адама? Что самым лучшим в Майами было разглядывание украдкой спящего на лежаке Адама? Что каждый день там, внизу скалы, он справлялся с напряжением только потому, что Адам рассказывал истории из академии Саутгемптона? Что он хотел бы, чтобы гептаподы никогда не исчезали, а они — остались бы здесь навсегда?

Солнце медленно катилось к горизонту, а небо быстро темнело.

— Адам… — сердце готово было разорваться.

— Не стоит, — Адам выдернул руку, встал и побрел к машине.

Резко подул северный ветер, и от земли потянуло холодом даже через три слоя одежды. Джордан натянул шапку до самого носа и закусил от обиды ворот термобелья.

До базы они доехали молча.


II

Адаму снился один и тот же сон. Он летал, а перед глазами была голубая планета Земля. Солнце светило справа на горизонте, освещая бескрайний Тихий океан, наполовину спрятанный за облаками. Он видел ночную Латинскую Америку, с яркой косой огней вдоль восточного побережья, и черные пустоты посреди, где пролегала Амазонка и не было городов. Он видел переливающиеся зеленым и желтым линии северного сияния. Иногда он видел разлетающиеся обломки международной космической станции.

Во сне его сковывал леденящий отупляющий ужас. Он чувствовал, как сзади натягивается трос, но обернуться не мог. Иногда хотелось проснуться, а иногда — нет. И это было еще страшнее.

Дни на базе были похожи один на другой, к седьмому месяцу со дня Второго Контакта не было никакого прогресса, в воздухе начала витать усталость и даже громкий бас Юргена Клоппа будил всех ненадолго.

— Два закругления в овале — означает человек. Уходящий в землю стебель цветка — это рождение.

Так писали в учебнике «Гептаподский для начинающий».

— Ты не говорил, что знаешь язык гептаподов, — удивился Люк Шоу, жуя переваренный рис с говядиной в столовой.

— Не особо, — ответил Адам. — Брал два базовых курса в академии, пока его не запретили.

И правда, даже часа в день не хватало, чтобы хоть немного продвинуться в изучении. Для понимания языка у опытных лингвистов уходили годы ежедневного труда, хотя даже они осваивали только инструментарий, полагались на свою память.

— Но ведь они не просто так каждый день повторяют один и тот же символ? Человек. Земля. Рождение.

— Еще раз, откуда ты это узнал? — понизил голос Джордан, чтобы их никто не услышал.

— В кабинете у Хаби увидел выкладки последних пяти сеансов, пока его Стивен отвлек каким-то срочным вопросом. После посмотрел в учебнике, расшифровал, что смог.

— Когда ты все успел?

— Ночью, не мог уснуть.

Он почувствовал на себе внимательный взгляд Джордана.

В общей столовой стоял гул из голосов и звон металлических вилок, так что их мало кто мог услышать. Официально им запрещено было обсуждать операцию и объект, но о чем еще можно было разговаривать. Только о краже засекреченной информации. По-крайней мере, у Адама не было никаких планов сливать информацию журналистам или еще кому-нибудь. Этим и без него все успешно занимались.

— А что, если они хотят взять человеческое дитя? — у Люка расширились глаза. — Для экспериментов? Как в том фильме с Томом Крузом! Они клонируют нас и уничтожат.

— Они и так могут нас уничтожить, — хмуро бросил молчаливый физик-ядерщик Джеймс Милнер.
Над столом повисла тишина. Это — правда, которую не отрицало даже всеобнадеживающее правительство. Никто точно не знал, есть ли у пришельцев какое-либо оружие и вообще представляют ли они опасность. Поэтому никто не собирался их провоцировать, опыт с Северной Кореей всех многому научил.

— А может, они хотят совокупиться с человеком? — не унимался Люк. — Смешать ген человека и свой? Может они исчезают как вид?

— Как ты вообще это себе представляешь?

— Не знаю. Может они личинки откладывают в самках.

— Фу, ну я же ем, — скорчился Джордан.

Джеймс Милнер отложил вилку, взял еще полную тарелку с едой и с хмурым видом встал из-за стола. Адам тоже посмотрел на кусок говядины в соусе с отвращением.

— У тебя больная фантазия.

— Еще увидишь.

— Надеюсь, что нет.

— Да ладно. У всех свои фетиши, да, Адам?

— Прости чувак, но с фантазиями о щупальцах тут только ты.

Они переглянись с Джорданом и синхронно встали, оставляя Люка за столом одного.

— Очень смешно.

— Мемфису пожалуйся.

— Зачем ты так с ним, — улыбался Джордан. — Пожалуется же.

— И что, тот прилетит через океан и покажет, как можно, а как нельзя разговаривать с его парнем?

И вот. Снова этот взгляд. Адам поставил поднос, делая вид, что не замечает.


«Будешь моим соседом», — пошутил Джордан в тот вечер несколько недель назад.

Будет. И еще будет гостем на их свадьбе с Ребеккой. Это будет небольшая таверна в Сандерленде, у Ребекки будет строгое пышное слегка бирюзовое платье, в тон цветов и бабочки Джордана. Адам уйдет сразу после официальной части.

Адам Лаллана знал их будущее, и в нем Джордан был слишком счастлив. Он был не в праве отбирать это у него, да не мог — события стремительно вплетались в настоящее один за одним, случайность за случайностью, словно цельное неделимое полотно. Адам знал будущее только урывками, но даже этого хватало, чтобы понять — гептаподы правы. Время нелинейно.

Элекса, дочь Джордана и Ребекки, сдружится с Альбой и будут ходить в одну школу, с разницей в пару лет. У Джордана рано появятся первые морщинки, а Адам отпустит бороду. Они будут ездить на рыбалку раз в три месяца, играть в футбол по четвергам и иногда в гольф. Они будут отличными лучшими друзьями, вот только Адам не вытерпит и сбежит из Ливерпуля, когда они разведутся с Эмили.

— Что с тобой не так? — будет постоянно спрашивать она год за годом, пока не устанет разговаривать сама с собой. — Неужели ни разу не можешь со мной быть честным?

У нее будет заплаканное уставшее лицо, но все равно еще красивое, живое. Что он сможет ей сказать? О ее будущем муже или о раке груди, который атакует ее как внеземная форма жизни через двадцать три года. Он все еще будет ее любить, поэтому ничего не скажет.

Он помнил, что через пять лет он начнет пить, переквалифицируется в разнорабочего и к сорока пяти начнет ходить в группы поддержки алкоголиков.

Сейчас ему двадцать шесть, — напоминал он себе.

Он помнил, что Джордан будет ему названивать каждый вечер, а он — не брать трубки, а потом как-нибудь очнется у себя дома из-за того, что одетый в промокшей куртке Джордан будет нависать над ним и кричать, что он чуть полицию не вызвал, потому что тот ему не открывал дверь.

— Это же убьет тебя, — устало скажет Джордан, поджимая губу.

Забавно, в тот момент он тоже научится предсказывать будущее. И для этого ему не нужно будет изучать инопланетный язык.

Адам пытался рационализировать — все умирают, рано или поздно, просто ты знаешь точно. А дар ли это разрушающий или созидающий — вопрос за тобой. Он прекрасно понимал, почему правительство засекретило всю информацию об этом опасном оружии. Человечество этого не вынесет.

Поэтому проще всего было не думать ни о чем и следовать указаниям — завтракать с отрядом, ехать на объект, выполнять рутинную работу, заполнять отчеты. Жить сегодняшним днем. Кто бы знал, как это сложно. Морские звезды в руках, шевелящие своими маленькими усиками-присосками, соленый ветер и ударяющиеся с силой о скалы волны — нет ничего более сиюминутного, чем это. Может быть, только пальцы Джордана на его ладони.


Он никому не рассказывал о том, что с ним происходит. Он бросил учить язык гептаподов на третьем курсе, и никаких видений и слишком реальных снов не было до Второго Контакта. Возможно, это происходило не только с ним, но одно он знал точно — заикнется и его упекут для исследований.

Они просто подопытные животные, часто проносилось в голове у Адама. Они — все человечество.

Он надеялся, что скоро это все закончится. Он знал, что скоро все закончится.


Все началось со срочного сообщения из Мадрида. Гептаподы передали сообщение через связного Икера Касильяса: «Люди спасут нас».

А дальше пришельцы выдали целую речь, в которой говорилось, что у людей есть оружие, которое они должны использовать. Не все гептаподы согласны с тем, чтобы просить помощь у людей, но будущее гептаподов неопределенно, и они не знали, что им делать. Стоит ли делать что-либо.

Эта новость моментально поставила руководство всех стран на уши. Хотят ли они помощи? Ценой чьих жизней?

Инопланетяне настаивали на том, чтобы это сообщение транслировалось по всем теле— и радиоканалам Земли. Китай с Россией ожидаемо были против, США — за, Голландия и еще тридцать стран воздержались. Решение повисло, в отличие от интернета — новость просочилась в социальные сети через пару часов, и ее уже было не остановить. Как и панику людей.

В столовой за завтраком напряжение в воздухе можно было резать ножом.

Связисты пытались вытащить из гептаподов больше информации, но те только повторяли уже сказанное. Это было первое упоминание их цивилизации и планеты. Может, они просто тянули время. Все они.

В те ноябрьские дни всю неделю шел дождь, превращаю всю нетронутую землю в огромное болото. Парни начали рыть траншеи вокруг базы, чтобы вода быстрее стекала в ручьи к океану, иначе техника застревала посреди поля. Природа была сильнее и их, и инопланетян.

Так было и в тот вечер, который он запомнил на всю жизнь. Нескончаемый дождь барабанил по крыше их небольшого дома в Борнмуте — в футбол погонять со школьными друзьями сегодня не сложилось. Этот же дождь застал их с Эмили на пути с вечеринки старшеклассников — они добежали до ближайшего открытого магазина, промокнув до нитки, и тогда она его впервые поцеловала. В тот день никто не отменил ни одного вызова, и, продрогнув, он выпил пару стаканов виски в ближайшем баре и сел в машину — нужно было проехать пару метров.

Этот дождь, только кислотный с оксидами серы и азота, лил целыми днями на далекой планете гептаподов из другой галактики, где две яркие звезды прогревали кору планеты, сменяя друг друга раз в два месяца. Адам никогда там не был, и при этом он был там всегда.

— Адам, — выдернул его из мыслей Джордан, сжав больно плечо. — Ты что тут делаешь?

У Джордана было красивое лицо, острый вздернутый нос и голубые глаза как вода в Атлантическом океане. Адам провел по острым скулам, чувствуя под пальцами легкую щетину.

— Тебе идет.

Джордану и правда шла щетина и легкая бородка, вскоре он начнет ходить только так.

— Пойдем, — дрожал голос Джордана. — Ты же замерз.

Он всегда слушался Джордана, в конце концов, тот был лейтенантом. Звание капитана он получит очень скоро, когда Стивен отойдет от дел и порекомендует лейтенанта из своего отряда. Слово Стивена — закон. Адам будет им страшно гордиться. Из Джордана выйдет прирожденный лидер, Адам всегда слушался его приказов, даже сейчас: раздеться, зайти под горячий душ.

— Адам, не пугай меня, — Джордан ущипнул его за кожу на плече, возвращая в настоящее, в сегодня, в ноябрьскую ночь на северо-западе Ирландии.

У Джордана были холодные губы, видимо, после дождя — этого или того — непонятно. Адам чувствовал их на скулах, шее, предплечье, за ухом и снова на губах. Такие знакомые. Джордан любил целоваться медленно, — вспомнил Адам.

Он вспомнил, что Джордан скоро признается, как ему сносит крышу от стонов Адама, и от того, как тот смотрит на него снизу, заглатывая полностью член, не разрывая зрительного контакта. Словно он точно уверен — Адам здесь. С ним. Сейчас.

Прирожденному лидеру Джордану больше всего понравится отдавать Адаму инициативу, ключи от наручников и тканевые повязки на руки. Однажды он скажет, что ему нравится, когда Адам целует его внутреннюю сторону бедра, где самая тонкая и чувствительная кожа, и тот начнет это делать всегда, решая, что это его любимая часть Джордана. Любимчики у Адама будут меняться каждый день. Он помнил это, и еще миллион других моментов.

В этих воспоминаниях не будет никакой свадьбы в бирюзовых тонах, зато будет в лиловых. Адам не уйдет с нее в девять вечера, а останется до самого утра, пытаясь засунуть оладушек в рот только что проснувшегося Джордана и проливая горячий кофе на простынь.

Он помнил, как Джордан встанет на одном колене перед кроватью одним мартовским утром, и, запутавшись в словах, просто положит красную бархатную коробочку ему в руку, сообщая, что тот ему совершенно не помогает своими подколками о самом неловком предложении в мире.
У них никогда не было секса.

Адама выбросит на каменистый берег в Ирландии, и совершенно без сил подняться, он будет лежать, чувствуя, как одна за другой будут накатывать слабые волны. Солнце будет в зените, а перед ним будет чистое спокойное мирное море. И никаких космических объектов.

Ему никогда не подняться в космос, потому что всегда будет прибивать к берегу. Он приклеится к камню отвесной скалы как морская звезда своими присосками. Отцепишь — умрет.


III

Джордан проснулся раньше будильника и раньше Адама. Да, Адама. Тот мирно лежал рядом на животе и сопел в подушку. Джордан просыпался уже два раза, словно боялся, что тот исчезнет, но, убедившись в обратном, утыкался носом в чужое теплое плечо и незаметно для себя снова проваливался в обволакивающую темноту.

Жесткая полуторная военная кровать была не предназначена для двоих, но Джордан сейчас ни на что не собирался жаловаться. Да он даже говорить ничего не хотел, вместо этого прижался губами к чужой руке у него под носом, пробуя на вкус теплую и влажную кожу, слушая чужое размеренное дыхание. Он провел пальцем по его спине и ложбинке между ребрами, пока Адам не вздрогнул во сне, и убрал руку. Будить его совершенно не хотелось.

Пружины под матрасом заскрипели, когда он, наконец, сполз с кровати, стараясь быть как можно тише. До первого будильника было еще двадцать минут, до завтрака — час. Он взял вещи со стула, накинул одеяло на Адама и на цыпочках ушел в ванную.

Холодная вода из крана била по лицу, шее и спине, помогая прийти в себя, расставить по полочкам все, что произошло вчера. Джордан провел намыленной губкой от живота вниз и улыбнулся. Точнее, не что, а почему. Он начал прокручивать события вчерашней ночи в голове.


Сна не было ни в одном глазу. Джордан успел покрутиться на кровати с час после отбоя, отжаться два раза по тридцать, и даже предпринял тщетную попытку почитать книгу про гептаподов, которую подсунул ему Адам , но мысленно он гулял по базе, заглядывал в последние отчеты сеансов, возвращался к последним летучкам, Зеркалу на воде и руке Адама под его ладонью.

В десять минут первого он постучал в дверь соседнего номера. Адама там не оказалось, хотя дверь была не заперта, кровать была заправлена, а телефон лежал на столе. Внутри все скрутило от неприятного предчувствия. Он обошел базу, хотя знал, где его надо искать.

— Ты с ума сошел? — спросил Люк, который дежурил в ту ночь на складе. — Час ночи. Какая машина.

— Я ненадолго. И я тебе буду должен, — подмигнул он. — Конфет каких-нибудь.

— За кого ты меня принимаешь?

— Тогда чипсы. «Принглз». Сойдет? И что-нибудь сверху, придумаешь сам.

Он нашел Адама возле башни О’Брайана, как и думал. Совсем тот с ума сошел — по дождю от базы идти чуть больше тридцати минут. Хлопковые военные штаны промокли полностью, а на ногах были самые обычные ботинки. Адам смотрел вперед, вдаль, где за стеной дождя находился обрыв, море, а над ним Зеркало.

— Адам, — он подошел и сжал плечо. — Ты что тут делаешь?

Дождь хлестал со всей силы, отбивая по щекам и макушке, ветровка и брюки были полностью мокрые.

Адам повернулся, посмотрел ему в глаза и качнулся вперед, неловко положив руки ему на лицо. Джордан замер, глядя как завороженный на движение пальцев по скулам. Взгляд буравил его подбородок, затем ухо.

— Тебе идет.

Джордан сглотнул.

— Пойдем. Ты же замерз.

И потащил его в машину, пока их не спохватились. Всю дорогу Адам смотрел в сторону, а Джордан снова не знал, что сказать. Лицо горело.

— Тебя трясет, — заметил Джордан уже в душевой, когда включил свет. У Адама были синие губы, и он дрожал всем телом. — С гриппом решил слечь? На больничный домой тебя вряд ли отправят, будешь здесь в лазарете валяться. Давай в душ.

Он и сам успел промокнуть до нитки и замерзнуть. Пальцы едва слушались, а тело пробирала дрожь. Он быстро сбросил с себя все промокшие вещи и заскочил под горячую струю, стараясь не прислушиваться к тому, как звенит молния на брюках Адама, слышен был шелест, мокрые шлепки по полу и звук включившегося за стенкой крана.

Он простоял под напором горячей воды минут двадцать, не то согреваясь, не то боясь снова столкнуться с Адамом. К тому же он был уверен, что после отбоя дверь в душевую закрывают по военному распорядку — шастать по базе ночью особо не разрешалось. Так что нужно было сворачиваться — не хотелось отвечать на вопросы, особенно когда он сам не знал ответа, какого черта они делали ночью на улице.

Он стянул с перегородки полотенце и взъерошил волосы. За стенкой все еще лилась вода. Он прислушался — больше никаких звуков. Он обернул полотенце вокруг бедер и заглянул в соседнюю кабинку.

— Давай закругляться.

Адам стоял спиной, и тонкая струйка воды лилась ему за шею, вниз по спине, вдоль позвоночника, к впадинам на пояснице, посередине ягодиц и стекала на кафельный пол по ногам. Джордан отвел взгляд.

— Адам, не пугай меня, — Джордан взял его за плечо, разворачивая к себе. Они стояли слишком близко, — запоздало подумал он, когда почувствовал взгляд Адама куда-то в район его шеи.

— Бирюзовый тебе очень идет, — прошептал Адам. — Подходит к глазам.

Джордан выдохнул и прижался к его губам, и Адам не отстранился — впустил его, ловя язык, сталкиваясь зубами, шепча каждую секунду как присказку:

— Сейчас. Сейчас. Сейчас.

Адам запустил руки в волосы, сжимая, а затем повел по мокрой спине, прижимаясь как можно ближе, чувствуя, что падает полотенце. Джордан забыл про воду в ногах, горящее лицо, опасность быть застуканными, дом, Ребекку и даже проклятые Зеркала. Он вжимался в Адама, чувствуя, что недостаточно, нужно еще ближе, еще сильнее.

— Можно выбирать, — прошептал ему в рот Адам и накрыл поцелуем, перехватывая инициативу и прижимая его к холодному кафелю. В глазах — вечность.


«Просьба всех сотрудников с уровнем допуска три и выше собраться в восемь двадцать в конференц-зале», — услышал Джордан объявление.
Адама в номере уже не было.

В зале стоял гул — все члены исследовательских групп делились мнениями, что могло произойти.
— Перейду сразу к делу, — в микрофон сказал Юрген Клопп, и наступила тишина. — Сегодня утром мы узнали, что гептаподам действительно нужна помощь человечества, точнее, одного человека. Последние пару месяцев они искали человека, который будет готов войти с ними в контакт. Мы провели переговоры со всеми штабами — отбор велся на всех объектах, сегодня около одиннадцати человек согласились на выставленные условия и примут участие в испытании. Больше сейчас сказать не могу. Все присутствующие в обязательном порядке пройдут медицинское обследование в ближайшие дни, если у кого-то были странные сны или реакции в последний месяц, прошу написать об этом полный отчет.

Джордан бросил взгляд на сидящего рядом Адама — тот совсем не слушал Юргена, он смотрел в окно со спокойным выражением лица, сложив руки на груди.

— На нашей базе вошел в контакт и дал согласие на участие Хаби Алонсо.

Джордан перевел взгляд на стоящего в углу Хаби.

В зале повисло молчание. Что тут, хлопать что ли надо? Как еще будешь приветствовать живого мертвеца. Джеррарда в зале не было.

— Он тоже сделал выбор, — наклонился к нему Адам, а затем крепко сжал его ладонь, переплетая пальцы.

Зеркала исчезли через пару дней. Что случилось с командой из одиннадцати человек, было неизвестно — информацию, конечно, засекретили. Правительство сообщило им только сотую долю правду, а населению и того не досталось.

Адам рассказал ему все только несколько лет спустя, когда, по его словам, наступило «правильное время». По его теории, можно видеть только то будущее, которое наиболее вероятно, а в остальном всегда можно делать выбор.


ЭПИЛОГ

Адам помнил тот дождливый вечер, как и вчерашний, как и помнит последующий. Дома он оказался сильно за полночь, захлопнул за собой дверь, оказываясь в тишине и тепле, и тут же стянул с себя мокрую куртку и ботинки. В холодильнике его ждали остатки ужина, и он стянул с тарелки кусок ветчины. Он принюхался к рубашке — на нем остался сладковатый запах чужого парфюма и сигарет.

— Как прошло? — спросил сонный Джордан, когда тот нырнул под одеяло после горячего душа.

— Отлично. У Альбы веселые однокурсники, представляешь, у него появилась девушка. Она такая умная!

— Да, она классная.

— Что? — Адам толкнул его. — Альба рассказал тебе раньше, чем собственному отцу?

— Я не виноват. Он просто любит меня больше.

— Из четырех родителей он любит тебя больше всех? Эмили тоже была не в курсе.

— Меня невозможно не любить.

Это правда.

Память человека отличалась от памяти гептапода и не хранила все воспоминания о каждой прожитой секунде, только самые яркие эпизоды, как выяснят ученые после. Он точно помнил следующий поцелуй и еще сотни после. А остальная сотня станет приятной неожиданностью.

Адам Лаллана знал свое будущее, вплоть до каждого дня, и его задачей было прожить этот день как можно лучше. Иногда это было непросто, но он знал, что справится.

КОНЕЦ

@темы: 1 этап, Team EPL, Football Autumn Fest 2017

Название: Ян
Автор: team Romanic alliance
Форма: арт
Пейринг/персонажи: Ян Облак
Категория: джен
Жанр: портрет
Рейтинг: G
Размер: 1067х1377 пикс, 2,49 мб. По клику открывается превью 580х748.

Название: Гарет знает
Автор: team Romanic alliance
Бета: team Romanic alliance
Размер: драббл, 415 слов
Пейринг, персонажи: Гарет Бэйл/Серхио Рамос
Категория: слэш
Жанр: философия, спойлерсоулмейт!АУ
Рейтинг: G
Краткое содержание:
Shoulder to shoulder, we gonna take this over
Breathe in, bringing us closer, up in here
And there's no way we gonna let this go away
Примечания: Мы знаем, что приличные люди заранее не поздравляют. Но мы – не они (и мы совсем-совсем не палимся), поэтому, дорогая vviski, мы поздравляем тебя с днем рождения!
иллюстрация

Гарета накрывает волной ярости – темной, мутной, удушающей, такой ярости, от которой зрение сужается в узкий тоннель, а руки сжимаются в кулаки. В умных статьях это называется состоянием аффекта и рассказывается о том, сколько плохого может натворить человек, когда теряет над собой контроль – вот так.
Гарет об этом не думает.
Гарету не надо читать психологов, которые только пытаются рассказать о том, о чем на самом деле не имеют ни малейшего понятия.
Гарет знает.
Он разворачивается на месте и бежит туда, откуда на него накатила эта волна, – хотя в том месте ее еще нет.
В том месте, куда он бежит, все пока еще мирно и спокойно – насколько может быть мирным и спокойным матч Ла Лиги.
Гарет опаздывает всего на несколько шагов.
Серхио вскидывает голову этим своим особенным движением, после которого (Гарет знает, да и не только он, этот жест капитана известен всей команде, только вот больше никто, кроме Гарета, не может его предугадать) Серхио становится неудержимым.
По крайней мере, на те несколько секунд, которые требуются Гарету, чтобы добежать.
Серхио почти успевает замахнуться, но Гарет оказывается быстрее.
Плечи Серхио под его ладонями мокрые от пота и твердые, будто закаменевшие. На долю секунды Серхио весь целиком остается таким. Скрученным в тугой комок – и это даже нельзя назвать пружиной, потому что Серхио уже взорвался, выбросил наружу весь заряд своего бешенства. И если бы не руки Гарета, если бы не его успокаивающее бормотание у уха, вслед за этим выбросом был бы еще один, и еще, до полного опустошения и даже глубже.
Гарет уже видел, как Серхио выворачивает себя, как у него трясутся руки и пустеют глаза после таких взрывов.
И Гарет не хочет, чтобы это повторялось.
Серхио еще оборачивается и что-то выкрикивает, но Гарет знает (чувствует ладонями), что в этом крике уже нет прежней силы. Серхио возвращается, его плечи уже не похожи на камень, и Гарет отпускает его, напоследок еще шепнув пару ободряющих слов.
Они возвращаются оба, каждый на свое место.
Матч продолжается.
Но Гарет знает.
Знает, что и в следующий раз успеет почувствовать приближение этой ярости до того, как сам Серхио это поймет.
Потому что под густой вязью татуировок на коже Серхио можно разглядеть – если знать, когда и куда смотреть – его, Гарета, имя.
И потому что если бы Гарет когда-нибудь решился набить что-нибудь, это была бы очень простая татуировка. Просто обрисовка папиллярных линий на ладони правой руки, складывающихся в имя Серхио.
Эта связь крепче и глубже любой, которую вообще можно представить. Умные психологи, набившие гигабайты статей, о ней даже не подозревают.
А Гарет знает.
И знает, что Серхио знает тоже.

Название: Le froid
Автор: team Romanic alliance
Бета: team Romanic alliance
Размер: мини, 1316 слов
Пейринг, персонажи: Кевин Трапп/Неймар (Блез Матюиди эпизодически)
Категория: слэш
Жанр: AU, романтика, попытка в драму, hurt/comfort
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: мир раскололся на куски. Впервые за двадцать семь лет жизни. Яркие впечатления, новый интересный опыт.
Примечания: "le froid" (фр.) — "холод". Простите автору его французский диалект и претензии на дыраму (курсивом и через "ы"), пожалуйста.
Видеоблогерская AU, Париж, бухло, бар "1789", внезапный Хеведес. Кто не палится? Никто не палится.
А, и еще Юлька-изменник. Такие дела. Sorry not sorry.

Кевину было холодно. Дома, на улице, в VIP-секторе «Парк де Пренс» — везде. Липкий, противный холод забирался под пальто, проскальзывал за ворот свитера и растекался по всему телу. Не спасал ни уютный, хоть и чуть потрепанный плед с логотипом «Пари Сен-Жермен», ни литры — десятки литров — крепкого кофе, ни алкоголь, выпитый за последний месяц в таких количествах, что это было по-настоящему нездоровым.
Ничто из этого не спасало — и не могло спасти. Потому что холод сковывал душу.
Кевин не спал до пяти-шести часов утра. Сидел перед компьютером, поставив рядом бутылку «Jack Daniel’s», собирал статистику к следующему матчу и сражался с программой для редактирования видео. Синяки под глазами густо замазывались перед каждой съемкой. Когда он падал на диван, не в силах дойти до спальни и расстелить кровать, за окном светало, а фигурные белые буквы на черном фоне этикетки плыли перед глазами. Виски в бутылке оставалось меньше четверти.
Ближе к полудню, не успев толком проснуться, он глотал таблетки от головы. Просто на всякий случай. Глотал бездумно, не прислушиваясь к ощущениям организма, и запивал горячим эспрессо. Обжигал язык и горло, морщился, а потом брал телефон и закидывал в инстаграм очередное фото, интересуясь, как дела у его подписчиков этим чудесным утром.
У подписчиков, судя по комментариям, все было хорошо. А вот у Кевина Траппа мир раскололся на куски. Впервые за двадцать семь лет жизни. Яркие впечатления, новый интересный опыт.
К черту такой опыт. К черту, в задницу — куда угодно, но подальше.
Обледеневшие куски разбитого мира, позвякивая, ударялись друг о друга и дробились на сотни осколков поменьше. На сотни осколков с острыми краями, каждый из которых проходился по сердцу Кевина, оставляя глубокий след.
Рядом с его любимым кафе — по крайней мере, любимым до недавнего времени — надрывал голос молодой человек с гитарой. Кевин никогда не давал денег уличным музыкантам, однако в этот раз мелочь из его кошелька перекочевала в видавший виды чехол с разноцветными нашивками. Слышать шедевр лирики Элтона Джона — «Sorry Seems to Be the Hardest Word» — было невыносимо. Смысл текста слишком больно бил в голову.
Когда Кевин переходил на другую сторону улицы, ему вдогонку летела беззаботная мелодия «Despacito»:
«Firmo en las paredes de tu laberinto
Y hacer de tu cuerpo todo un manuscrito».
Расчерченные огромными трещинами стены лабиринта Кевина были сверху донизу покрыты всего двумя словами.
Дракслер — его, черт побери, его Юлиан — и Хеведес. Хеведес и Дракслер.
И истощившиеся запасы виски в домашнем баре явственно свидетельствовали о том, что с этим уже ничего нельзя было поделать.

* * *

За то время, что прошло с первого рэп-баттла — два с половиной года пролетели, словно один миг, — бар «1789» успел стать по-настоящему культовым местом. Среди парижской молодежи, пожалуй, не было ни одного человека, который не слышал бы об этом заведении. Кто-то лихорадочно искал знакомых или знакомых знакомых, чтобы попасть на съемки баттла, кто-то сетовал на то, что бар скатился и стал обителью школьников. И те, и другие регулярно смотрели новые выпуски, заставляя счетчик просмотров на ютубе крутиться с бешеной скоростью. А вместе с просмотрами приходили и деньги — все больше и больше с каждым следующим видео.
Блез приехал в бар на дорогом черном «Рено» — том самом, который можно было увидеть в заставке баттлов, сразу после кадров с логотипами многочисленных спонсоров.
— Салют, Кевин, как сам? — отбившись от группки темнокожих пацанов у входа, Блез широким шагом пересек зал и сел на высокий стул рядом с Кевином. Кивнул бармену, и тот мигом засуетился, звеня стеклянными горлышками бутылок о края стаканов.
— Все еще так себе, — Кевин пожал протянутую руку. Тепло пальцев Блеза на секунду задержалось на его прохладной ладони и исчезло.
— Не разговаривали с тех пор?
Кевин лишь покачал головой. Им с Юлианом больше не о чем было разговаривать.
— Если я могу чем-нибудь…
— Это вряд ли, — оборвав Блеза на полуслове, произнес Кевин и сам удивился тому, насколько сдавленно звучал его голос. Перед ними появились два стакана темного с тонкой пенной прослойкой. Кевин придвинул к себе один — поспешно и резко, чудом не расплескав его содержимое по стойке.
Блез вздохнул.
— В конце концов, я всегда могу устроить для вас баттл, только скажи.
Шутка была бы хорошей, если бы у него оставалось хоть какое-то желание воспринимать юмор. И все-таки он нашел в себе силы усмехнуться, приподняв краешки губ.
— Моя читка ужасна, так что не думаю, что он имел бы большой успех.
— Поверь, я слышал столько, что меня уже трудно чем-то удивить.
Из кармана джинсов Блеза раздался звонок телефона. Вслед за какой-то модной рэп-композицией Кевин уловил в динамике голос Сержа — такой же властный и уверенный, как и всегда. Блез извинился и отошел от стойки, на прощание ободряюще похлопав его по плечу. Снова тепло на какое-то короткое мгновение, а за ним — ледяная пустота. Кевин медленно цедил холодное пиво — «за счет заведения, разумеется! Простите, а можно с Вами сфотографироваться?», — и в голове не было ни единой мысли.
А после его слух зацепился за разговор, доносившийся откуда-то сзади. Это был не французский, не немецкий и даже не английский — языки, к которым в Париже уже давно привыкли.
Это был португальский. И почему-то этот факт настолько поразил Кевина, что заставил его обернуться.
Обернуться, чтобы встретить прямой взгляд и широкую улыбку, которую не портили даже чересчур выразительные клыки. Такой улыбки он еще никогда не видел.
Уже спустя каких-то две минуты Кевин сидел за столиком в шумной компании — компании бразильцев. Их было четверо, и все говорили одновременно, пытаясь перекричать друг друга, шутили и смеялись — так, что на них то и дело бросали взгляды. Португальский Кевин знал очень поверхностно. Мог воспринять с расстановкой заданный вопрос и даже дать короткий ответ, пусть и делая небольшую паузу после каждого слова. Поэтому тут он просто молчал и постепенно опустошал свой бокал с пивом — уже второй за вечер. Вслушивался в шипучие, раскатистые фразы на едва знакомом языке, и чувствовал, как заливистый смех против воли заставлял улыбаться.
А когда он случайно засмотрелся на посверкивающие под уютным светом ламп серьги парня, которого он увидел первым — кажется, его звали Неймар, — тот поймал его взгляд и подмигнул.
И позже наотрез отказался уходить из бара, пока Кевин не даст ему свой номер.
Сопротивляться такому напору было решительно невозможно. Так говорило содержимое трех бокалов, выпитых Кевином, и так думал он сам.
Думал — и ощущал, как впервые за последний месяц на душе немного потеплело.

* * *

Кевин по-прежнему готовил по утрам эспрессо. Ничего нового. Только теперь иногда — пару раз в неделю — на кухне вместе с ним был Неймар. Сидел за столом с кружкой горячего чая в руках и посмеивался, мол, Кевин делает кофе не для себя, а исключительно для своих подписчиков в инстаграме. Кевин ухмылялся, щелкал камерой — раз, два или десять — и в ответ интересовался, не холодно ли Неймару сидеть при открытом балконе без футболки.
Интересовался, заранее зная ответ. Неймару не было холодно.
И, что забавно, Кевину тоже не было холодно, когда он был рядом.
Кевин не мог и не хотел называть отношениями то, что происходило между ними. Отношений — и того, чем они обернулись в итоге — ему хватило с лихвой. А Неймар просто приходил, когда ему было удобно; как правило, не предупреждая заранее, но всегда безошибочно угадывая момент, чтобы застать Кевина дома. Кевин клал голову ему на колени и слушал, как льется португальская речь, пока теплые пальцы гладят его по волосам. Неймар говорил обо всем: о покерных турнирах, о своей сестре, о неудавшемся романе с пилотом «Формулы-1» Льюисом Хэмильтоном, после которого они остались друзьями. О делах, которые привели его в Париж — Кевин не особо вникал, но, кажется, это тоже было как-то связано с ютубом. В конце концов, это было не так уж важно.
По-настоящему важным было то, что в какой-то момент очередная бутылка виски так и осталась стоять за дверцами бара, а новая пачка таблеток от головы не была распакована.
Время от времени Неймар оставался у него на ночь. Имя Юлиана рвалось наружу, подгоняемое стонами, и Кевин кусал губы — до ярко-красных, наливающихся кровью отметин. Но Неймар целовал каждую саднящую метку. Долго, нежно, терпеливо, словно пытаясь забрать всю боль себе. И когда Кевин сквозь звезды перед глазами, будучи в полузабытьи, на двух коротких выдохах произнес: «Ней-мар», — осколки разбитого мира начали притягиваться друг к другу. Притягиваться и медленно срастаться, создавая вокруг себя ореол мягкого тепла.
И пока этого было вполне достаточно.

Название: Кто-то открыл дверь
Автор: team Romanic alliance
Бета: team Romanic alliance
Размер: миди, 5622 слова
Пейринг, персонажи: Федерико Бернардески|Пауло Дибала, эпизодическиеМарко Спортьелло, Бенедикт Хеведес
Категория: преслэш
Жанр: полурелигиозный интим АУ, постапокалипсис со способностями
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: В городе было несчетное количество домов, большинство из которых пустовало. Но кто-то выбрал именно этот. И кто-то уже поднялся на этаж.

Утро. Пауло собирается на работу. В зеркале – его точное отражение. Оно тоже собирается на работу. За дверью ванны шуршит кто-то, кто тоже сейчас выйдет из квартиры, спустится по лестнице, шагнет на оживленную улицу и отправится на работу. Или на учебу. Пауло не уверен. Человек за дверью брезжит на краю разума, но четкому осознанию не поддается.
Пауло неряшливо, но сосредоточенно чистит зубы. Все губы и подбородок в пене. Он наклоняется, выплевывает пену, умывает лицо. Полощет рот жидкостью с сильно ментоловой отдушкой и плюет в раковину ярко-синим.
Дверь открывается, кто-то входит, берет Пауло за голову и целует куда-то над ухом. Против воли Пауло улыбается, потому что ему это нравится.
Мимоходом он думает, как просто все-таки быть счастливым. Для этого всего лишь и нужно, чтобы все было нормально.
По босым ногам дует сквозняком. И когда Пауло резко просыпается, все совершенно ненормально. Тихо скрипят половицы.
Кто-то открыл дверь.

За две секунды, что Пауло потребовалось, чтобы выдрать себя из сна, он успел вспомнить все ругательства на всех языках, которые знал. В городе было несчетное количество домов, большинство из которых пустовало. Но кто-то выбрал именно этот. И кто-то уже поднялся на этаж.
Почти во всех квартирах не было дверей – их сняли с петель, чтобы удобнее было вытаскивать имущество. Та квартира, в которой обитал Пауло, по счастливой случайности все еще была с дверью. И это, конечно, привлекало внимание.
Пауло не ждал гостей. Более того, в городе не должно было остаться никого из тех, кого он, может быть, был бы рад видеть.
Осторожно и мягко ступая по полу, Пауло подошел к двери. Здравый смысл подсказывал ему, что стоит вернуться в комнату и обуться, но это – потраченное время. Еще стоило бы взять что-нибудь потяжелее на случай опасности.
Единственное, что остановило Пауло, – это мысль о том, как глупо он будет выглядеть в шерстяных носках и с ножкой стула в руке.
По ногам тянуло холодом. Видимо, некто, заходя, не закрыл за собой дверь подъезда. Теперь казалось, что весь дом дышит промерзшими легкими. В квартирах было куда холоднее, чем на улице.
Все-таки нужно было обуться. Но ботинки Пауло были ему немного малы, так что каждый раз он надевал их с невероятным душевным усилием. И каждый раз сильно натирал ноги. Как, собственно, и в этот раз.
По металлу заскрежетал металл. Таинственный некто вскрывал замок.
Пауло заметался по узкому коридору, пытаясь найти хоть что-то, что могло бы его спасти. Ничего. Даже крючки с настенной вешалки были спилены.
Дверь медленно открылась. Темнота пролета хлынула в коридор, смешиваясь с его темнотой. К счастью, Пауло очень хорошо видел в темноте. Различал виды тьмы, раскладывал ее на составляющие. Где темнота коридора переходит за порог, где темная длинная фигура, где – острый глазок тьмы глядящего на него дула пистолета.
Липкий страх продрал Пауло с макушки до пяток. Отличное зрение выхватило из черноты фиолетовый цвет – яркое пятно. Парень с налипшей на лицо челкой, стоявший перед ним, был одет в толстовку фиорентийских цветов.
Конечно, это не значило ничего хорошего.
Пауло остро почувствовал, как пахнет потом и почему-то хлоркой. Причем, от кого из них так несет, он бы не смог ответить.
Парень вскинул руки, как будто держал игрушечный пистолет, который мама запретила покупать в магазине, и быстро сказал:
– Если здесь уже живут – я уйду. Мне ничего не нужно.
Пауло немного заторможенно кивнул.
– Здесь живут, – ответил он, с трудом совладав с непослушными губами. – Уходи.
– Везде? – парень поднял глаза к полотку, имея в виду, видимо, целый подъезд.
– Везде, – соврал Пауло.
Хотя, конечно же, насколько он знал, весь дом был пуст.
Парень помолчал немного.
– Врешь, – вдруг сказал он, скинул с плеча расстегнутый рюкзак, убрал туда пистолет, развернулся и направился вверх по лестнице.
Пауло остался ошарашенно таращиться в спину незнакомца, у которого на рукаве толстовки тускло поблескивала лилия.
Пауло тихо, пытаясь сдержать появившуюся в пальцах дрожь, закрыл дверь, отрезав свою привычную темноту от темноты, ставшей вдруг незнакомой и чужой. Этот парень – фиорентино – не видел в темноте так хорошо, как Пауло. И не видел грязных белых полос на его рукавах. Не знал, что перед ним стоит ювентини. Иначе бы…
Пауло дошел до кровати и рухнул на нее под жалобный скрип пружин. Ему очень нравилась эта квартира. Потому что в ней он чувствовал себя в безопасности – какое-то время.
Завтра же рано утром нужно уходить, решил Пауло, медленно погружаясь в приятное сонное оцепенение. Нет, уходить нужно сейчас же – было его последней мыслью перед тем, как уснуть.

Механические часы с разбитым стеклом показывали начало шестого. За окном начинало светлеть, так что времени у Пауло практически не было. Чем больше становилось света, тем хуже он видел.
Закусив губу, Пауло запихал ноги в ботинки. Жесткие пятки впились в растертые мозоли, которые тут же намокли. Каждое движение отдавалось болью.
Пауло быстро запихал в рюкзак все, что успел разложить по комнате, закинул его на плечо и вышел из квартиры. Совсем скоро в ней поселится кто-то другой.
Один пролет отделял Пауло от пустого холла дома. Свет, едва пробивающийся в большие окна, был серовато-сизым. Пауло поморщился – светлело даже быстрее, чем он мог предположить. Ему всего-то и нужно было, что убраться отсюда как можно быстрее.
В холле когда-то было красиво: стояли горшки с цветами, разноцветные ящики для почты, диванчик и кресло для ожидания, даже небольшой плоский телевизор висел на стене. Все это так и осталось: битые горшки с торчащими из земли пожухлыми отростками валялись на полу, ящики были разрисованы матерными словами, дверцы висели на соплях, телевизор стоял на боку с битым экраном и вынутыми внутренностями. А на старом диване с рваной обивкой лежал парень в фиолетовой толстовке, устроив затылок на подлокотнике.
Внутри Пауло что-то оборвалось.
Парень запрокинул голову, посмотрел на него сверху вниз и улыбнулся.
– О-ла-ла. Садись, поговорим.
Пауло не был настроен общаться. Он собирался свалить куда подальше максимально быстро. Вот только лучший друг – здравый смысл – подсказывал, что не стоит спорить с вооруженным человеком.
– А пистолет не заряжен, кстати, – как будто прочитав его мысли, сказал парень. – Не ссы, садись.
Пауло с сомнением покосился на кресло с потрепанным сиденьем. Кажется, кто-то из них был дебилом: он, Пауло, потому что до сих пор не сбежал, или этот парень, спаливший свою безоружность.
– Сам дебил, – спокойно сказал парень, садясь ровно.
Он закатал рукава, так что теперь Пауло отчетливо видел татуировки. Одна рука была почти черной, на второй – какой-то рисунок и надписи, которые Пауло не смог рассмотреть.
Пауло сел в кресло, неожиданно для самого себя утонув в обивке и грязном наполнителе. Выглядел он при этом, наверное, очень глупо, во всяком случае, фиорентино это повеселило.
– Тебя зовут Пауло, так? – спросил он.
Пауло нахмурился.
– Ты что, мысли читаешь?
– Да так, – парень махнул рукой, как будто речь шла о способности достать языком до носа, – скорее угадываю.
– Отвратительно, – буркнул Пауло.
– А ты?
– А я бесполезный, – ответил Пауло. – Хорошо вижу в темноте и не очень – на свету.
Фионетини покачал головой.
– Не так уж и бесполезно, если подумать.
Взрыв на заводе, отравивший всю воду в округе и заставивший людей массово мигрировать в Германию, не только унес множество жизней, но и одарил оставшихся несчастных чем-то вроде награды: глупыми, порой совершенно бесполезными способностями. По сути, просто развил то, что было заложено в каждом – склонности, таланты, недостатки.
– Меня, кстати, зовут Федерико, – вдруг сказал парень, вырывая Пауло из мыслей о собственной бесполезности. – Ну, и что ты на это можешь сказать?
– Имя как имя, – Пауло пожал плечами, хотя отлично понимал, о чем идет речь.
– Да нет, я о полосках на твоих плечах. Ювентини в городе на плохом счету.
– Фиорентини в городе на плохом счету, – не согласился Пауло. – Да и города-то толком больше нет. Из-за вас.
– Из-за вас, – заспорил Федерико, разом теряя все свое благодушие.
Он подался вперед, опираясь на колени, и несмотря на то что в холле было почти светло, Пауло отчетливо рассмотрел морщину между его бровей.
Впрочем, морщина быстро пропала: Федерико расслабился, откинулся на спинку дивана и закинул ногу на ногу.
– Ну да и ладно, – сказал он. – Как там было? Встал Авраам утром и увидел: вот, дым поднимается с земли, как дым из печи. Как будто это первый город, который погибает по божьей воле.
Пауло хмыкнул. Относительно божественного промысла в принципе и в конкретно данной ситуации у него были большие сомнения. Все-таки тот завод назывался «Фиорентина», и воля его работников была далека от божественной.
– Ладно, приятно было познакомиться, – не очень откровенно сказал Пауло, поднимаясь. – А теперь я ухожу.
Конечно, на свои слова Пауло ожидал какой угодно реакции. Но Федерико его удивил: хлопнул ладонями по коленям и тоже встал.
– Тогда я иду с тобой.
– Ты псих, что ли? – неласково поинтересовался Пауло, отступая назад.
Если правда псих – то может и броситься.
– Не, и я даже не шучу, – ответил Федерико, видимо ни капли не обидевшись.
Пауло все равно почудился нездоровый блеск в его глазах – правда, могло и показаться. В целом Федерико сейчас выглядел для Пауло как размытое человекообразное пятно.
– Разве в Уставе Ювентуса не написано, что вы должны защищать жителей города?
Пауло поморщился.
– Чтобы защищать кого-то, нужно, чтобы в городе были люди. Людей нет, города нет… Ювентуса тоже нет. И я не полицейский, я стажер.
Пауло потеребил свой рукав в том месте, где после прохождения стажировки должна была появиться нашивка рядового. Но не появилась.
Когда-то это была мечтой Пауло – стать частью специального отряда «Ювентус». Потом, когда случилась та херня с заводом, полицейские так и не смогли взять под контроль загибающийся город. И сами очень быстро превратились в свору собак, которые готовы были перегрызть друг другу горло.
Да и перегрызли, в общем-то.
– Ничем не могу помочь.
Солнце поднялось достаточно, чтобы осветить весь холл. Пауло прикрыл защипавшие глаза и вздохнул.
– Я уйду вечером. Компания мне ни к чему.
– А мне все равно, – ответил Федерико, неожиданно подобравшийся ближе. – Ты одет как ювентини и даже на него похож. С тобой будет безопаснее. И вообще… может… хочешь вымыться?
Пауло открыл глаза, попытался сфокусироваться на расплывающейся фигуре.
– Ты точно псих, – убежденно сказал он. – Какой мыться? Даже дождевой водой можно травануться.
– Да нет же.
Размытая фигура наклонилась к дивану, начала там копаться. С победным возгласом достала что-то и протянула Пауло раскрытые ладони.
Пауло взял с ладони это что-то и поднес очень близко к глазам. Блистер с таблетками – но таблетки толстые, ребристые, сероватого цвета.
– Воду обеззараживают, – подсказал Федерико.
Вопреки логике от него пахло мылом – не ароматизаторами, не вишенкой-малинкой-конфеткой, а самым настоящим мылом. Пауло пошевелил крыльями носа и сгреб все блистеры из рук Федерико. У него было много причин остаться, даже никак не связанных с этим странным фиорентино, а уйти – только одна. Этот парень.
– Ладно, – буркнул Пауло. – Останусь.
Пауло потер глаза. Руки пахли пылью и консервами. Еще одна причина не уходить.
– Только кратко: кто и почему тебя ищет?
– А-а, – невразумительно промямлил Федерико. – Может, тебя в квартиру проводить?
– Сам дойду, – ответил Пауло. – Но рассказать все-таки придется.
Федерико помахал у него перед лицом ладонью. Пауло отмахнулся:
– Я не совсем слепой. К тому же, от тебя мылом воняет.
– Кто бы, блин, говорил.
Федерико снова сунулся к рюкзаку и после нескольких секунд шуршания вложил в руку Пауло кусок натурального мыла.
– Ты псих, – проворчал Пауло. – И я псих. Я пошел в квартиру.
И, взявшись за перила, Пауло начал осторожно, ощупывая ступени, подниматься на второй этаж. Наверное, Федерико, жаждущий защиты несостоявшегося ювентини, предполагал их взаимодействие как-то иначе, но Пауло было все равно. Большего он предложить все равно не мог.
В коридоре квартиры стояла абсолютная темнота, в которой Пауло легко различал каждый предмет, каждый угол и пока еще целый предмет мебели. В спальне – чуть светлее из-за неплотно задернутых тяжелых пыльных штор. Но днем сложно было рассчитывать на что-то иное.
Пауло почти все устраивало.

Кто-то открыл дверь.
Пауло, наверное, задремал. Пообедав консервами, прилег на кровать, закутавшись в куртку с белой полосой на спине и капюшоне, и уснул.
И не проснулся бы, потому что не услышал, как кто-то ковырялся в замке. Но этот кто-то влетел в сломанный стул в коридоре, загрохотал им и громко выругался.
Пауло тут же проснулся.
– Ты спишь? – громким шепотом спросил Федерико.
Пауло секунду помолчал, чтобы в голосе не было ни намека на сон, и ответил:
– Нет. Чего приперся?
– Ну, э…
Пауло придирчиво следил за слепыми передвижениями Федерико по коридору и затем по комнате.
– Может, откроем окно? Проветрим, да и посветлее будет.
– Еще чего, – фыркнул Пауло. – Я предпочитаю все видеть. И вот сейчас, если ты наступишь на мой рюкзак, я убью тебя.
Федерико издал неопределенный звук и начал шуршать аккуратнее, ощупывая пол перед собой, чтобы ненароком в самом деле не наступить на рюкзак.
– А что ты его разбрасываешь, – буркнул Федерико, нашаривая рукой рассохшееся кресло и опускаясь в него с жутчайшим скрипом.
Пауло сел, подтянул сползшую куртку и подобрал под себя ноги. Стена за его спиной была очень холодной.
– Да, дубак, – подтвердил его мысли Федерико, заставив Пауло поморщиться.
– Ну, так что ты пришел? – раздраженно повторил Пауло.
Пусть Федерико не был телепатом в полном значении этого слова, но, наверное, когда-нибудь мог им стать. Если его не убьют, конечно, за такие выкрутасы. Пожалуй, через какое-то время Пауло будет готов встать в очередь.
– Ладно, – Федерико еще поскрипел креслом и наконец-то угнездился в нем. – Я подумал, что раз уж ты согласился выполнять свои прямые обязанности, я должен тебе все рассказать. Ну, почти все.
Пауло ничего не ответил, прислоняясь затылком к стене. Он разглядывал Федерико, прекрасно понимая, что тот об этом не узнает. Это немного веселило Пауло – ну, хоть в чем-то он был впереди.
Помолчав, Федерико продолжил:
– Не сказать, что я прям в опасности. Но если я когда-нибудь попадусь со своим рюкзаком на глаза кому-нибудь из фиорентини, то вряд ли это переживу.
– Прости? – переспросил Пауло.
– Прощаю, – великодушно ответил Федерико. – Да, я все правильно сказал. Свои будут мне рады меньше всех.
– Что у тебя в рюкзаке? – зло спросил Пауло.
Он был уверен, что эта встреча принесла ему неприятности. Да и почему вообще он должен этому парню доверять? Потому что тот его не убил? Радость-то какая.
– Если из-за этого нас убьют, то гореть тебе в аду. Одному.
– Одному, – фыркнул Федерико. – Все там будем.
Он взял свой рюкзак и принялся вытряхивать на пол содержимое, комментируя:
– Пистолет. Таблетки для обеззараживания воды. Мыло. Витамины… – и тут же задумчиво повторил сам за собой: – Витамины.
Федерико извлек из небольшой баночки треугольную таблетку и положил на язык.
Пауло некоторое время заторможенно за ним наблюдал, потом переспросил:
– Витамины? Ты что, серьезно? Это то, о чем я думаю?
– Ну да. Не только лечат, но и помогают справиться с голодом. Отличная разработка «Фиорентины». Могла бы спасать жизни, если бы не правительственный заказ. Ясно, как божий день, что как только правительство узнало о наших разработках, дало вам приказ взорвать завод.
Пауло опешил.
– Ты что, рехнулся?
– Что? – удивленно переспросил Федерико. – Витамин хочешь?
– Нет, у меня есть еда, – на автомате ответил Пауло.
Федерико очень внимательно смотрел в его сторону. Его глаза нехорошо поблескивали даже при отсутствии внешних источников света – витамин начинал действовать.
Нет, точно убьет.
– Не убью, – ответил на его мысли Федерико.
Витамин, судя по всему, усиливал его способность.
На мгновение Пауло задумался о том, как бы витамин повлиял на него, но как можно скорее оборвал эту мысль. Еще не хватало.
Пауло резко встал, прошел к своему рюкзаку, ощущая между лопаток напряженный взгляд Федерико, и достал банку консервированной ветчины.
– Держи и вали отсюда, – Пауло кинул банку на колени Федерико.
– Куда? – немного растерянно спросил он, сжимая в руках консерву, как будто кто-то мог ее у него отобрать.
– В доме десять этажей, куда хочешь.
Пауло снова забрался на свою кровать и укутался в куртку. Белая полоса на капюшоне мелькала даже в темноте, привлекая внимание Федерико.
– Там ни одна дверь не закрывается, – ответил он.
– Моя дверь теперь тоже не закрывается, – огрызнулся Пауло.
– Нет уж, – неожиданно твердо сказал Федерико. – Я останусь здесь.
– В ванне тогда спи.
Федерико сгреб в рюкзак все свои пожитки, обнял его и удалился в сторону кухни, натыкаясь на все предметы и углы.
Ничего, скоро запомнит, решил Пауло, снова укладываясь.
Даже если у него не было причин доверять этому парню – а он, кстати, и не доверял, – черт с ним. Еще недавно у них не было и причин убивать друг друга, но теперь, вообще-то, появились. Пауло тихо встал, собрал свой рюкзак и спрятал его под кровать. Ему абсолютно не были нужны витамины – то ли волшебный антибиотик, то ли попросту наркотик производства «Фиорентины», – но он прекрасно понимал, почему Федерико спер их целый рюкзак. И почему за них его могут убить.
Пауло было все равно. В конце концов, таблетки для обеззараживания воды и мыло были достаточно серьезным аргументом для того, чтобы продолжать их странное неравное сотрудничество.
Только где бы взять воды?
Будто отвечая на его мысли, по внешнему карнизу застучал дождь. Не реагируя на него, Пауло накрылся с головой курткой и снова погрузился в сон.

Федерико лежит на кровати, одетый в одни брюки, а Пауло сидит у него на бедрах. Кругом полнейшая темнота – так любимая Пауло и такая непривычная для Федерико.
Федерико протягивает руки, оглаживая его плечи, и у Пауло появляется возможность лучше изучить его татуировки. Темные рисунки на светлой коже странно завораживают Пауло. Он целует Деву Марию, стараясь не думать о том, что делает. Тем более что Федерико явно не против.
Пауло буквально кожей чувствует, как сильно у Федерико сел голос, когда он спрашивает:
– А у тебя... есть?
Пауло кивает, не заботясь о том, увидит ли его движение Федерико. Перехватывает его руку и кладет себе под локоть.
– Здесь.
Ерзает, пододвигаясь ближе, и перекладывает руку Федерико себе на ногу.
– Здесь. И здесь.
Пауло перемещает теплую и чуть влажную ладонь себе на ребра, где она и остается. Большой палец поглаживает кожу неподалеку от татуировки – видит ее Федерико или нет, но почти угадывает очертания.

Пауло проснулся с неприятной тягучей болью в голове и странной щекоткой под ребрами. Что-то тихо поскрипывало – Пауло понадобилось несколько мгновений, чтобы вспомнить, что он теперь дома не один. Ему что-то снилось, а что – он вспомнить уже не мог. Кажется, что-то неудобное, неловкое, но, к счастью, бывшее просто сном.
Федерико шлялся по кухне, видимо, изучая пространство. На полу в коридоре лежал прямоугольник серого дневного света. Пауло неохотно продрал глаза и повернулся на бок, высовывая нос из-под куртки. За окном все еще барабанил дождь – судя по звуку и ощущению мерзкой влажности, окно протекало и достаточно сильно.
– Я знаю, что ты не спишь! – крикнул с кухни Федерико. – У тебя есть спички? А, я нашел.
Пауло недоуменно пошевелил бровями, но вокруг не было никого, кто мог бы оценить это. Пришлось вставать и, кутаясь в куртку, идти на кухню.
Щурясь от света, Пауло прислонился к дверному проему. На кухне было светло, и глаза тут же заслезились. За мутной пеленой Федерико, сидящий на полу над кастрюлей, казался размытым пятном.
– Что ты делаешь?
Федерико черкнул спичкой, и от яркой вспышки света Пауло несколько мгновений не видел вообще ничего.
– Воду грею.
– Какую воду?
– Три кастрюли по три литра, – с некоторой гордостью ответил Федерико, ставя кастрюлю на три явно ненадежные металлические конструкции, напоминающие раздавленного паучка.
Внутри паучков что-то горело ровным красноватым огнем.
– Я нашел тут в ящиках портативные разогреватели. Ну, и ты хотел помыться. И я хотел. Воды маловато, конечно, но за окном льет так, что из баков потом еще можно будет набрать. Обеззараживатель я кинул, что это ты во мне сомневаешься?
– А с чего мне в тебе не сомневаться?
Пауло зашел на кухню и тоже сел на пол, по другую сторону от кастрюли. Вода ничем не пахла, значит, и вправду была немного очищена.
Совсем скоро от кастрюли потянуло теплом, и Пауло подсел еще ближе.
– Закрой шторы, пожалуйста, – попросил он.
Федерико, явно неохотно, поднялся на ноги и закрыл окно плотной грязной тряпкой, когда-то бывшей шторами. Огонь под кастрюлями давал достаточно света, чтобы Пауло было неуютно, но все же это было лучше, чем ничего.
Да и теплая вода в любом случае была лучше, чем никакой.
Нагревающаяся вода отдавала тепло и в воздух. Пауло даже снял куртку и остался в одной кофте с белыми полосами на рукавах. Куртка-то, на самом деле, тоже была не очень теплой – обычная ветровка, которая призвана защищать от дождя и ветра, но никак не от холода.
Федерико грел руки, протянув их к кастрюле. Потихоньку вода начала закипать.
– Предлагаю тебе долить холодной воды, взять кастрюлю и идти в ванную, – наконец подал голос Федерико, разбив теплую уютную тишину. – Я пока погрею вторую кастрюлю.
Пауло спорить не стал, хоть и понимал, что воды на обоих может не хватить. Но джентльмена в нем отродясь не было, так что он натянул на ладони рукава кофты и подхватил с догорающей таблетки кастрюлю, стараясь не обжечься горячими ручками.
В ванной была полнейшая темнота и не менее полная антисанитария – ванна со сколами и желтизной на дне, плесень на стенах, жирная занавеска. Лезть в ванну абсолютно голым не очень хотелось, и Пауло разделся только до трусов. Налил в кастрюлю ржавой воды из стоящей под раковиной бутылки и сначала сполоснул лицо и руки. Кастрюлю он поставил на дно ванной, сам сел на бортик, наклонился, зачерпывая ладонями убегающую воду и размазывая ее по себе: по рукам, по груди, по бокам, по ногам. Вода была достаточно горячей и обжигала ладони, а на теле быстро остывала и холодила кожу, которая тут же покрывалась мурашками. Сильно щипало мозоли на ногах.
Пауло осторожно выливал остатки воды себе на ноги, когда в ванную зашел Федерико со второй кастрюлей горячей воды, впуская за собой сероватый свет из коридора.
– Давай полью, – предложил он и, не дожидаясь ответа, скомандовал: – Встань.
Пауло опустил ноги в ванну и встал спиной к нему. Федерико был его немного выше, но держал кастрюлю очень неловко, и Пауло чуть присел, довольно жмурясь, когда по плечам потекла теплая вода.
– Ты чего в трусах? – спросил Федерико.
Вопрос был довольно логичным, но Пауло возмутился:
– А ты чего смотришь?!
– Да заметил просто, – немного смущенно ответил Федерико за его плечом. – Наклонись, на голову полью.
Пауло послушно наклонился, порадовавшись тому, что в полумраке не видно, как у него горят щеки. Повернувшись боком, он мог наблюдать за фигурой Федерико на фоне светлого дверного проема, пока на голову не полилась вода.
– Спасибо, – отфыркиваясь и сдувая с носа воду, сказал Пауло.
Не только за помощь с принятием ванны, но и вообще – за чистую и горячую воду. Самому Пауло почему-то не пришло в голову порыться на кухне. Да даже если бы он и нашел портативный разогреватель, то вряд ли бы додумался, как его применить.
– Не за что, – бодро ответил Федерико. – Теперь я.
И начал раздеваться.
Пауло потер лицо, глаза, зачесал назад волосы и выбрался из ванны, стараясь не сталкиваться с Федерико в небольшом пространстве. Тот, видимо, совершенно не смущался: разделся целиком и забрался в ванну, забирая с собой кастрюлю с остатком воды.
– Там третья закипает, принеси, а?
Пауло кивнул и поспешно ретировался на кухню.
Ничего похожего на полотенце по дороге не нашлось, так что Пауло прошлепал, оставляя за собой мокрые следы, и почти сразу замерз.
В ванную он вернулся в тот момент, когда Федерико, стоя во весь рост, переворачивал себе на голову остаток воды.
Пауло остановился, завороженный движением рук Федерико, тем, как вода течет по его плечам, как шевелится, будто живое, и плачет лицо Девы Марии на плече. Что-то непонятно екнуло в животе у Пауло, и он чуть не выпустил из рук горячую кастрюлю.
Федерико убрал с лица налипшие волосы, обернулся к нему и помахал рукой.
– Давай сюда – холодно.
– Сейчас, воды долью.
Пауло плеснул из бутылки, разлил половину, и только после этого передал кастрюлю Федерико.
– Спасибо, – сказал тот и перевернул на себя и вторую кастрюлю.
Пауло схватил в охапку свою одежду и вышел из ванной.
Головная боль прошла, а вот странное ощущение, мигрирующее из живота под ребра и обратно – только усилилось.

Федерико вошел в его спальню уже полностью одетым. Мокрые волосы он, как и Пауло, зачесал назад. Пауло же мерз, кутался в куртку и вертел в руках спички. Ему одновременно хотелось прогреть комнату и не хотелось зажигать огонь – он слишком сильно бил по глазам.
– Вопрос стратегического значения. У нас есть еда?
Пауло немного покоробило это «у нас», но он ничего не сказал. Это, во всяком случае, было честно.
Федерико неопределенно хмыкнул, но ничего не сказал.
– Есть, – ответил Пауло и сунул руку под кровать.
В рюкзаке осталась единственная банка, которую Пауло достал и потряс.
– Одна осталась. Грибной суп. Ешь такой?
– Все ем, – бодро ответил Федерико и скрылся на кухне.
Вернулся он с двумя ложками и последней таблеткой для розжига.
Федерико сел на пол, Пауло сполз с кровати и устроился напротив. Жестяную банку они вскрыли, потянув за кольцо, и устроили на расплющенном паучке.
Федерико прикрыл ладонью огонек спички, так что Пауло даже не пришлось закрывать глаза в момент вспышки – но он все равно перестраховался. Когда открыл глаза, таблетка уже ровно тепло горела.
Они сидели уже плечом к плечу и колупались ложками в банке, то и дело сталкиваясь и воюя за кусочки грибов в супе. Таблетка все еще горела, и Федерико отодвинул ее себе за спину. Пауло молчал и старался не думать лишнее – ведь это было примерно то же самое, как если бы он говорил вслух. Он был сыт, относительно чист, ему было тепло и уютно. Пауло это устраивало.
Федерико, видимо, тоже. Но мыслей у него было явно больше.
– Ты сказал, что это последняя, – Федерико постучал ложкой по опустевшей банке.
– Ну да, – рассеяно согласился Пауло.
Он вроде бы недавно проснулся, а снова хотел спать. С тех пор, как он начал существовать в основном ночью, его режим жизни превратился в черт знает что. Спать хотелось постоянно.
– И что будем делать?
Пауло подтянул колени к себе и уткнулся в них подбородком.
– Я схожу, возьму еще, – и тут же пояснил, заметив удивленный взгляд Федерико. – Я знаю, где.
– А ты даже полезнее, чем я думал! – восхищенно присвистнул Федерико.
Пауло ткнул его кулаком в плечо.
– Шучу. Я пойду с тобой.
Пауло хотел было отказаться, сказать, что это слишком опасно, ну и вообще… только это не было опасно. То есть, не опаснее, чем куковать в квартире почти в центре города. Так что отказываться было бы просто нечестно.
– Который час? – спросил Пауло, и пока Федерико растеряно моргал, сам посмотрел на свои часы. – Сейчас пять. Стемнеет в восемь – тогда и пойдем.
– Так точно, командир! – Федерико шутливо отсалютовал ему банкой и замолчал.
Пауло тоже молчал, обнимая колени и миролюбиво щурясь на красноватый свет от огня.

– Федерико, – позвал Пауло.
Кажется, в первый раз назвал его по имени и сам себе удивился. Но не больше, чем сам Федерико.
– Что?
Пауло втискивал ноги в ботинки, страдая над каждым сантиметром. Полтора дня, прошедшие с того момента, как он в последний раз разодрал мозоли, дали им немного подсохнуть. Но не сильно.
– Наденешь мою куртку.
– Зачем?
– Потому что ты в кофте фиорентини, дебил. От которых ты пытаешься скрыться. И ищешь помощи у ювентини, потому что считаешь, что это безопасно. Догоняешь?
Пауло показалось, что вышло даже как-то жестковато. Но Федерико не обиделся: кивнул и взял с его кровати ветровку – черную с белой полосой по спине. Стянул свою фиолетовую толстовку, кинул ее на кровать и надел куртку, застегивая ее под горло. Под толстовкой у него была обычная черная тонкая футболка.
– Ну как, я ювентини? – спросил он, раскидывая руки.
– Ты все еще дебил, – проворчал Пауло, но Федерико только рассмеялся.

Пауло подумал, что Федерико, должно быть, притягивает к себе неприятности. И к нему, Пауло, тоже. Чем иначе объяснить то, что все с самого начала пошло наперекосяк, он не знал. Они чуть было не поседели от страха, столкнувшись с кем-то на повороте в переулок, но этот кто-то, кажется, испугался не меньше. А затем всегда открытая дверь, ведущая на склад, оказалась заперта на замок.
Пауло выругался.
– Всегда открыто было, – мрачно сказал он. – Хозяин, что ли, нашелся.
– Так что, – спросил из-за его плеча Федерико, – еды там больше нет?
– Если бы еды там не было, дверь нечего было бы запирать. Справишься?
Федерико пожал плечами и подошел к двери. Ему было темно, он то и дело ругался, но через минуту или две, которые Пауло провел, созерцая неподвижную темноту вокруг, замок поддался. Федерико джентльменским жестом пропустил Пауло вперед, прикрывая за собой дверь.
Пауло пошел вперед, легко лавируя между стеллажами, ящиками и поставленными друг на друга коробками. Федерико он держал за рукав своей куртки и вел четко по своим следам, чтобы тот ничего не сшиб. Даже если хозяина не было дома, шуметь было ни к чему.
Тем более что хозяин был дома. Или же забыл выключить свет, и генератор мотал энергию вхолостую.
Пауло первым заметил полосу света из коридора, лежащую на полу. Надо было уходить – это он понимал совершенно точно. Но Федерико, видимо, так не думал – обогнув Пауло, стараясь ступать максимально тихо, он прокрался к двери, ведущей в коридор. В конце коридора находилось главное помещение, которое им и было нужно. И именно там горел свет.
– Что ты делаешь? – зашипел на него Пауло, цепляясь за рукав куртки Федерико.
– Если там один человек – мы справимся, – зашипел Федерико в ответ, доставая что-то из рюкзака.
– А если нет?
Федерико не ответил. В руке он держал пистолет.
– Ты же сказал, он не заряжен!
– Он и не заряжен, – лаконично ответил Федерик и двинулся к свету.
Пауло остался стоять в темной части коридора, наблюдая за ним.
Человек и вправду оказался один – высокий черноволосый парень в фиолетовой футболке таскал коробки из одного угла зала в другой.
– Стоять, – жестко сказал Федерико, поднимая руку с пистолетом.
Парень замер. Медленно обернулся и прошипел:
– Нашли-таки, суки… – но, увидев Федерико, он неожиданно улыбнулся. – Феде? Господь Всемогущий, наш Феде в одежде врага! Удивительно, да, Феде?
Пауло настороженно смотрел из темноты, как меняется лицо парня: от злости к удивлению, от удивления к радости и веселому возбуждению. Его и без того темные глаза сначала почернели, а затем вдруг начали приобретать красноватый оттенок.
– Ничего удивительного, Марко, – сказал Федерико, странно морщась.
Он держал пистолет неровно, то и дело опускал его чуть ниже или выше, и Пауло, стоящий позади и чуть в стороне, видел только половину его лица. Федерико морщил нос и кусал нижнюю губу. Он переложил пистолет в другую руку, а свободную опустил вниз. Пауло заметил, какая красная у него ладонь.
До него с трудом, но все-таки дошло.
– Твою мать! – заорал он, из-за чего вздрогнули оба: и Федерико, и этот Марко, и обернулись к нему. – Брось его немедленно!
Пауло подлетел к Федерико, который уже откинул от себя пистолет. Он пролетел под взглядом Марко несколько метров и наконец взорвался. Взрыв был малой мощности, но Пауло, следившему за пистолетом взглядом, хватило – огненный сполох полоснул его по чувствительным глазам. Пауло упал на колени, закрывая лицо ладонями. Сильная боль прокатилась по всей голове и поселилась в глазницах.
– Я совсем забыл, что он так может, – тихо прошептал Федерико, и в одно мгновение его голос потонул в адском гуле.
Голоса, топот, шум, пальба…
Пауло опустился на холодный пол и закрыл голову руками, еще и на лицо натянул воротник своей кофты. Под кофтой было темно, спокойно, приглушенные звуки едва добирались до потрясенного внезапной болью сознания.
Кто-то его дергал, кто-то что-то говорил, а Пауло только плотнее кутался в свою кофту и старался не думать о том, насколько бесполезно его неидеальное зрение против человека, который взглядом может нагревать предметы.

Пауло спал, и ему ничего не снилось. Он очень хорошо это осознавал – и то, что спит, и то, что ничего не видит. Мягкое парение в безмятежной тьме приносило ему ни с чем не сравнимое удовольствие. Тихо, темно, никто не тревожит – пожалуй, Пауло давно об этом мечтал.
Хотя нет, уж себе-то он мог не врать: он давно хотел, чтобы что-то случилось. С тех самых пор, как, испугавшись неожиданной повсеместной вспышки агрессии среди ювентини, сбежал от них – и от себя, от своей боязни быть ненужным, поначалу не понимая, что ухудшившееся дневное зрение компенсируется ночным.
А потом явился этот фиорентино и – ладно, ладно – Пауло даже был ему рад. Быть одному ему не хотелось.
Где-то далеко, на периферии зрения, появился мутный световой блик. Он появился сначала слева, затем по центру, справа – Пауло заморгал, вырываясь из уютной пустоты, открыл глаза. И ничего не увидел.
– Как ты себя чувствуешь? – спросил голос рядом с ним.
Не Федерико. И вообще не кто-то знакомый.
Пауло неопределенно помотал головой. Он ничего не видел. Совсем.
– Выключите свет, – попросил он севшим голосом. – И воды, пожалуйста.
Голос хмыкнул, шаги отдалились, раздался щелчок.
– Ну как?
– Ничего, – ответил Пауло. Ему стало страшно, страшнее, чем когда-либо было. – Я ничего не вижу.
– Да, я знаю, – ответил голос.
– Где я? Феде?
– Ты там, где должен быть, Пауло. В штабе Ювентуса. Меня зовут Бенедикт, я штатный врач. Давай попробуем еще кое-что. Держи.
Пауло вытянул руку, Бенедикт коснулся его пальцев стаканом. Пауло поднес его к лицу, принюхался. Пахло не водой – грязной или чистой.
– Что это?
– Витамин. Твой друг любезно поделился с нами всеми своими запасами, так что я в ответ любезно никому не скажу, что его нет в нашей базе, в отличие от тебя.
– База Ювентуса еще жива?
Кажется, Пауло должен был удивиться. Он почти смог: потому что не думал, что впавшие в бесноватость полицейские когда-либо смогут объединиться. Но ему почему-то было все равно.
– Ювентус еще жив, Пауло. И будет жить. Пей, а я скоро вернусь.
Пауло осторожно наклонил стакан к губам, стукнул им о зубы и в несколько глотков выпил воду с растворенным витамином.
Ничего не произошло, чудесного исцеления не случилось, но Бенедикт, видимо, вернулся – во всяком случае, кто-то открыл дверь и приблизился к его кровати.
– Эй, Пауло? – неуверенно позвал Федерико.
Пауло привстал.
– Как твои руки? – он смотрел куда-то в направлении голоса Федерико, но потом, подумав, что его могут пугать слепые глаза, отвернулся.
– Руки хорошо, – ответил Федерико, положив ладонь ему на руку.
Пауло почувствовал грубую зарубцевавшуюся кожу там, где пистолет обжег ладонь Федерико. Много времени пройти не могло, а значит, Федерико тоже принимал витамины.
Пауло облизнул губы.
– Как мы здесь оказались?
– Ну.
Федерико прозвучал растерянно. Он зашуршал, видимо, ероша волосы.
– Они – ну, вы – давно следили за Марко. В смысле, за абстрактными остатками фиорентини. Ну и вот, чувак, который за ним следил в это время, увидел нас – и подключился. Потому что увидел, что мы оба в форме ювентини, и принял нас за своих. Ну, то есть, меня принял. А ты-то свой.
Они немного помолчали – Федерико не убирал свою руку с руки Пауло. Пауло было неловко и нехорошо. Ему чудился свет с темными пятнами, но может быть, он это все придумал.
– Знаешь… – начал Федерико, но Пауло его перебил:
– Никто не защитит тебя лучше, чем Ювентус. Это – Ювентус. Здесь тебя не только защитят, но и, может, какую-нибудь благодарность выпишут за то, что ты поделился витаминами.
Федерико смешно фыркнул, и Пауло показалось, что он видит, как тот сдувает с носа упавшую челку.
– Бенедикт никому не скажет о том, что твоих данных нет в базе. Но можно сделать так, чтобы они появились. Если хочешь, можешь остаться здесь.
Федерико отпустил его руку и некоторое время молчал. Пауло решил, что сказал что-то лишнее.
– Не лишнее, – ответил ему Федерико. – Я считаю, что это плохая идея.
Пауло откинулся на подушку и решил, что все, что было, можно счесть страшным сном. А сейчас – он проснулся и все снова встало на свои места. Кроме зрения – он все еще ничерта не видел, на свету или в темноте.
– Так что я очень «за», – добавил Федерико.

@темы: 1 этап, Football Autumn Fest 2017, Team Romanic alliance

Организаторы челленджа Football Feedback Week выражают огромную благодарность участникам и спешат вручить им заслуженные ачивки!

Для  Джей

<div align="center"><img src=http://ipic.su/img/img7/fs/LtnlR7BH.1505740852.jpg /></div>

Для  brigadier broccoli

<div align="center"><img src=http://ipic.su/img/img7/fs/r7qQZF0D.1505740890.jpg /></div>

Для  Miss Kinney

<div align="center"><img src=http://ipic.su/img/img7/fs/U2yzgmQp.1505740923.jpg /></div>

Для  Trush

<div align="center"><img src=http://ipic.su/img/img7/fs/87IMHt4N.1505740940.jpg /></div>

Огромное спасибо  Береннис за труды)

@темы: Football Feedback Week, организационное

Прием заявок подходит к концу!

Ждем до 21 сентября (23:59 мск) ваши заявки в комментариях по форме:

— ник
— команды, за которые вы хотите играть

Напоминаем, что вы можете записываться максимум в 3 команды.

Минимальное количество участников в команде — 2.

Предварительный список команд и количество заявившихся участников по состоянию на 21.09:
Английская Премьер-Лига — 4 участника
Бундеслига — 7 участников
Альпийский альянс (швейцарская и австрийская лиги) — 3 участника
Романский альянс (Франция, Испания, Италия) — 5 участников
Китайская суперлига — 3 участника
Эредивизи — 2 участника

К участию приглашаются все! Заявляйте вашу лигу, ищите союзников и готовьтесь показать, на что вы способны!

код<div align="center"><a href="http://footballsummerfest2016.diary.ru/?tag=5553752"><img src="http://i89.fastpic.ru/big/2017/0918/6c/d8f6e7b15d3ad9f0ce4f6097c943726c.png" alt="изображение"></a></div>

+2

код<div align="center"><a href="http://footballsummerfest2016.diary.ru/?tag=5553752"><img src="http://i89.fastpic.ru/big/2017/0918/94/45649ea697e53b7edcfbdd4193883e94.png" alt="изображение"></a></div>

код<div align="center"><a href="http://footballsummerfest2016.diary.ru/?tag=5553752"><img src="http://i89.fastpic.ru/big/2017/0918/30/32200d9065e607fb4334c2fe045e4f30.png" alt="изображение"></a></div>

За прекрасные баннеры и аватар большое спасибо  Береннис

@темы: Football Autumn Fest 2017, организационное

@темы: Football Autumn Fest 2017, организационное

Именно здесь мы ждем ссылки на ваши отзывы по дням в соответствии с расписанием

• 28 августа — Football Summer Fest 2016

 Miss Kinney — Отзывы на работы «Белый флаг»  элли джин, «Клуб старых друзей»  brigadier broccoli, «Фотография»  _lumos_ и «(Не)честная игра»  a.e.housman

 Джей — Отзыв на " Только дураки западают на тебя"  маринкин лес; Отзыв на "Viðaraska"  blenamiboa; Отзыв на "На двоих"  Петро

 Trush — Отзыв на "Четвертьфинал"  parksanii; Отзыв на "Клуб старых друзей"  brigadier broccoli

• 29 августа — Football Autumn Fest 2016

 Miss Kinney — Отзыв на работу «L'amour t'attend»  Полина-чан

 brigadier broccoli — Отзыв на «Дорога спасений»  Джей

• 30 августа — Secret Santa

 Miss Kinney — Отзыв на «Долгая дорога домой»  Йоонст.;
Отзыв на «Последний день в Базеле»  ~Харита~

• 31 августа — Романтика футбола

 Miss Kinney — Отзыв на работу «На это можно смотреть бесконечно»  Рикки Хирикикки

 Джей — Отзыв на «Два полицейских, трусы и собака»  Йоонст.;
Отзыв на «Правила устанавливаем мы»  Trush

• 1 сентября — Football Spring AU-Fest 2017

 Джей — Отзыв на «Дорога в Саутгемптон»  Trush

 Miss Kinney — Отзыв на работу «La folie»  Полина-чан

 brigadier broccoli — Отзыв на работу «Танцевать в узких траншеях» фик blenamiboa; Отзыв на фик «Первые» ~Харита~

• 2 сентября — Football Summer Workout Fest 2017
 Miss Kinney — Отзыв на работу «Не сезон драм»  brigadier broccoli

• 3 сентября — Свободный день
 Miss Kinney — Отзыв на работу «Не прощаемся»  brigadier broccoli

@темы: Football Feedback Week, организационное